Молчим. Едем. Вдруг дядя Сева и говорит:
— Ты вот что, Антон. Когда прибудем, ты в саму лабораторию не заходи. Посиди возле двери, посторожи. На вот. — Он полез куда-то под сидение, вынул оттуда пистолет и отдал Тоше. — Окна там с решетками, не убежит; а вот дверь — постеречь надо.
Вот, значит, как. Лаборатория. Не хухры-мухры.
Дорога, которой мы двигались, была знакома мне. Вот магазин «Аленка»… Машина остановилась возле огороженного высоким металлическим забором богатого зеленью комплекса психоневрологического центра имени Павлова. Да я мимо этих ворот чуть не каждый день езжу: в двух кварталах отсюда живут Роман с Настей… Жили.
Дядя Сева развязал мне руки, предупредив, что лучше мне не дергаться, и мы, миновав двор, подошли к корпусу.
Вахтер, выйдя на звонок, поворчал немного насчет «в нерабочее время — не велено», но впустил-таки. Поднялись мы на шестой этаж, Тоша остался в коридоре — на стреме, а дядя Сева открыл ключом дверь и, пропустив меня вперед, запер ее изнутри.
На первый взгляд это был самый обыкновенный больничный кабинет для проведения физиопроцедур: лежанка, крытая белой простынкой, возле нее — столик с поблескивающей металлическими уголками коробкой какого-то прибора. Но если слегка приглядеться, становилось ясно, что все здесь на порядок лучшего качества, чем в обычной больнице: и простынка «нулевая», и столик — импортный, а уж прибор и вовсе ультрасовременно выглядит — словно из какого-то штатовского фильма. Еще там стоял шкаф с неаппетитными сосудами и неприятными инструментами, а слева от шкафа находилась дверь в смежную комнату.
Севостьянов сразу подошел к прибору, чем-то на нем щелкнул, и передняя панель засветилась зелеными и красными огоньками. Потом он открыл одну из застекленных дверок шкафа, вынул оттуда одноразовый шприц, флакончик с какой-то жидкостью и указал мне на лежанку: «Сюда».
Я лег и начал потихоньку соображать: то, что он прибор включил, и что колоть меня собирается — взаимосвязано… А он мою руку берет, трет запястье ваткой со спиртом и говорит при этом:
— Ты не бойся, это — без героина, чистый, как слеза.
Потом вгоняет мне этой дряни кубик и садится в кресло перед прибором — ко мне спиной. (А чего ему бояться? Что я сделаю? За дверью — Тоша с пушкой.) Одевает он на череп обруч, металлический вроде, от которого к прибору кабелек тянется, и начинает чего-то колдовать: на кнопки нажимать, ручки крутить… А я в этот момент окончательно просекаю: сейчас, все что у меня в голове, у него как на ладони будет. И то, что нет в природе никаких разоблачительных писем, и то, что никогда не собирался я с ним работать, и то, что так я их с Тошей ненавижу, что даже если б и не знал я ничего про Рома, все равно бы меня пришить следовало — на всякий пожарный. И уж за чем, за чем, а за этим-то у них не заржавеет. Удавят, как цыпленка.