Подобно Андропову (и в отличие от большинства остальных членов Политбюро), Косыгин был вдумчивым и серьезным. По свидетельству главного кремлевского врача Чазова, близко наблюдавшего Косыгина в течение многих лет, этот человек с грубыми чертами лица и вечной стрижкой “ежик” был прямолинеен, умен, тверд и наделен потрясающей памятью[437]. Однако в нем не было открытости, свойственной даже замкнутому Андропову. Горбачев вспоминал, что, отдыхая на Северном Кавказе, Косыгин держался осторожно и сдержанно. “Даже тогда, когда мы оставались с Косыгиным вдвоем, он… оставался как бы в собственной скорлупе”. О сталинских временах Косыгин не любил говорить, но однажды с горечью заметил: “Скажу вам, жизнь была тяжелой. Прежде всего морально, вернее – психологически. Ведь, по сути дела, осуществлялся сплошной надзор, и прежде всего за нами. Где бы я ни был, нигде и никогда не мог остаться один”. В отличие от Брежнева, обожавшего роскошь, и Андропова, который относился к ней терпимо, Косыгин, по словам Горбачева, отличался скромными, даже “аскетичными” вкусами. Приезжая в “Красные камни”, он не занимал отдельную дачу, а поселялся в общем корпусе санатория, хотя, уточнял Горбачев, эта скромность была “своеобразной, ибо в таких случаях он сам и его службы занимали целый этаж”[438]. Косыгин терпеть не мог, когда в поездках по краю ему “докучало местное начальство”, вспоминал Горбачев; “не было у него склонности к трапезам, к пустопорожней болтовне за столом”. Зато, приезжая на Ставрополье, он встречался с руководителями колхозов и совхозов – возможно, потому, как замечает Горбачев, что “в сельском хозяйстве не очень хорошо разбирался”, но при этом “стремился понять, в чем дело, почему аграрный сектор хронически отстает”.
О присущем Горбачеву сочетании серьезности и человеческого обаяния косвенным образом свидетельствует уже то, что нелюдимый Косыгин пригласил его на скромное торжество по случаю дня рождения. Присутствовали его взрослая дочь Людмила, подруга Людмилы и еще несколько человек. Когда Косыгин включил музыку и пригласил на танец подругу дочери, Горбачев галантно пригласил Людмилу. Вдвоем с Косыгиным они подолгу прогуливались по сельской местности, и у Горбачева то и дело вырывались жалобы. Казалось бы, он руководит всем Ставропольем, но его по рукам и ногам связывают бесконечные указания из Москвы, так что у него нет “ни права, ни финансовой возможности принимать даже самые рядовые решения”. В отсутствие ощутимых стимулов к труду колхозники работали спустя рукава, рабочие тоже филонили, а в местных больницах и поликлиниках элементарно не хватало врачей и медсестер. Косыгин как-то по-особому молчал, по-видимому, выражая согласие. Однажды Горбачев сказал ему, что отчасти виной всему провал экономической реформы, которую когда-то предлагал сам Косыгин, и спросил: “Почему же вы уступили, дали похоронить реформу?” Обычно Косыгин спокойно относился к горбачевским “дерзостям” (как называл это сам Горбачев), иногда молча улыбался, показывая, что разделяет мнение Горбачева. Но тут он парировал: “А почему вы, как член ЦК, не выступили на Пленуме в защиту реформы?”