.
Рассказы обо всех этих подготовительных мерах явно идут вразрез с сообщениями о той беседе, которая состоялась у Горбачева с женой, когда он около четырех часов утра вернулся к себе в загородный дом. Раиса не спала, дожидаясь его. Как обычно, они принялись прогуливаться по садовым тропинкам вокруг дома. Еще лежал снег. “Было что-то давящее в глухой, еще не тронутой весною ночи, – вспоминала потом Раиса. – Михаил Сергеевич был очень уставшим. Сначала молчал”. Потом он сказал ей, что на завтра назначен пленум ЦК: “может стать вопрос о том, чтобы я возглавил партию”. По словам Раисы, такое сообщение стало для нее “неожиданностью”: “В какой-то степени – потрясением. Больше того. Я поняла, что это неожиданность и для мужа. Никаких разговоров на эту тему у нас раньше никогда не было”. Но ближе к концу их беседы Горбачев сказал жене: “Столько лет работал на Ставрополье. Седьмой год работы здесь, в Москве. А реализовать что-либо крупное, масштабное, назревшее – невозможно. Как будто стена”. И добавил: “Поэтому, если я действительно хочу что-то изменить, надо принимать предложение, если, конечно, оно последует. Так дальше жить нельзя”[637].
Кое-что – вернее, многое – в этом рассказе кажется странным. Неужели Горбачев никогда не обсуждал такую возможность с женой, с которой обсуждал все без исключения? А если не обсуждал (на чем он настаивал и в интервью), если он не говорил ей и о том, что Андропов советовал ему всерьез готовиться к такому развитию событий, то не потому ли, что хотел уберечь ее от страхов: а вдруг ему не удастся добраться до самой вершины – или же удастся? Действительно, признавался он позднее в интервью, эта идея пришлась ей совсем не по душе. “Разве это нужно?” – спросила она[638]. “Я даже не знаю – хорошо это или плохо?” – растерялась[639].
Пять лет спустя, на встрече с однокурсниками из МГУ, Горбачев сказал, что поначалу был “против” вступления в эту должность, потому что еще “не был готов” к ней[640]. Но если это так, зачем же он тогда всячески суетился и юлил, чтобы добиться назначения на высший пост? Самые суровые критики Горбачева утверждают, что за его напускной скромностью скрывалась жажда власти. Это не вполне верно. Действительно, он хотел заполучить главное кресло и пускался на разные хитрости, чтобы сесть в него. Но он не желал власти просто ради власти: если бы это было для него самоцелью, как он часто повторял в позднейшие годы, то он бы просто занял место генсека и спокойно почивал на лаврах, что и делал Брежнев. Он хотел изменить страну, но была ли страна готова к переменам? Горбачев уверяет, что, пока Политбюро не собралось в два часа дня 11 марта, он отказывался брать на себя обязательства, даже в разговорах со своими главными сторонниками Лигачевым и Рыжковым. Ему “надо было выяснить все до конца”. Горбачев видел, в каком бедственном положении находится страна, и понимал, что необходимо полностью менять все кадры, иными словами, придется “пойти далеко”. Поэтому ему нужно было точно знать, что он получит “50 процентов плюс один голос”. Если бы в Политбюро возникло какое-то сопротивление, он “снял бы свою кандидатуру”