.
2 ноября 1987 года Горбачев выступил со своим долгожданным докладом на торжественном совместном заседании ЦК КПСС и Верховных Советов СССР и РСФСР в Кремлевском дворце съездов. Праздничное заседание продолжалось два дня, выступали с речами лидеры стран-союзниц и руководители компартий. А 7 ноября состоялось пышное празднование юбилея революции на Красной площади с парадом мощной военной техники и массовой демонстрацией граждан, колоннами проходивших мимо мавзолея Ленина с вождями на трибуне. В тот же вечер состоялся торжественный прием во Дворце съездов.
Доклад Горбачева назывался “Октябрь и перестройка: революция продолжается”. По сравнению с тем, что он раньше говорил на заседаниях Политбюро и уж тем более в частных беседах с Черняевым, эта речь оказалась весьма осторожной. Смешанная характеристика Троцкого в последний момент была убрана из текста. Опущены были и некоторые подробности, касавшиеся личности Сталина и подтверждавшие его вину, и статистика политических репрессий (количество расстрелянных при нем людей). Не говорилось официально и о поддержке властью нового “плюрализма”[1109]. Горбачев восхвалял саму революцию и, конечно же, Ленина. А вот на Сталина теперь нападать было можно. Горбачев осудил преступления сталинской эпохи, сказав, что вина самого Сталина и его приспешников за беззакония “огромна и непростительна”, и, как бы опровергая ошибочные мнения своих дедов о том, что Сталин не знал, что творится от его имени, объявил ту правду, которую по-прежнему отказывались признавать еще очень многие советские люди: “Сталин знал”[1110].
Доклад Горбачева показался консерваторам чересчур смелым, а либералам – недостаточно решительным. Сам Горбачев позже признавался в мемуарах, что его этот текст тоже не устраивал: “На нем лежала печать ограниченности. Мы сознательно решили умолчать о чем-то. Нам самим предстояло еще многое осмыслить, преодолеть психологические барьеры. Оставалось немало ‘белых пятен’, требовавших исследования. В таких делах, как говорится, выше себя не прыгнешь”[1111]. В этом признании есть доля лукавства. Горбачев в своих размышлениях ушел гораздо дальше, чем желал признаваться, иначе уклончивые формулировки в его докладе показались бы чересчур просчитанными. И все-таки ему было что праздновать. Наконец-то – после десятилетий замалчивания и увиливания от правды – он открыл путь к полному признанию вины Сталина за совершенные преступления. Несмотря на все звучавшие в Политбюро язвительные замечания по поводу гласности, особенно когда речь заходила о советской истории, Горбачеву удалось сохранить хотя бы внешнюю видимость единства внутри Кремля.