.
Через некоторое время Горбачев успокоился, чего нельзя было сказать о его жене. Особенно Раиса Максимовна переживала из-за Болдина. “Мы 15 лет душа в душу, родным человеком был, доверяли ему все, самое интимное!” – сетовала она. Михаил Сергеевич, который никогда не выражался “при дамах”, сказал, что назвал Болдина мудаком, а его дочь Ирина засмеялась и сказала, что здесь к месту пришлось бы слово “мутант”[2065].
На следующее утро ГКЧП объявил, что взял под контроль ситуацию в стране и что ввиду болезни президента Горбачева его полномочия исполняет вице-президент Янаев. Российские телеканалы и радиостанции прекратили вещание, в Москву вошли войска и танки. Черняев услышал новости через старый радиоприемник, найденный одним из его секретарей. Он пошел в главное здание “Зари” и долго не мог никого найти, пока младшая внучка Горбачева Настя не отвела его наверх, где ее дед лежал в постели и делал пометки в блокноте после сеанса антирадикулитного массажа. “Да, это может кончиться очень плохо”, – сказал президент печально и добавил, что верит Ельцину. “Он им не дастся, не уступит”, – апеллировал к собственному горькому опыту Горбачев. “И тогда – кровь”, – подытожил он[2066]. Оказалось, что Ельцина не арестовали. Он беспрепятственно добрался до Белого дома, где начал организовывать сопротивление гэкачепистам.
Горбачев попросил Черняева вернуться после обеда. Поскольку Раиса Максимовна неустанно предупреждала всех, что в доме “жучки”, они втроем спустились на пляж в маленький павильон, где под диктовку Горбачева Черняев начал записывать требования к их новой “охране” – восстановить связь и прислать самолет, чтобы президент мог вернуться в Москву. Неудивительно, что ни эти требования, ни озвученные на следующий день выполнены не были.
Вечером Горбачев продиктовал жене обращение, в котором называл введение ЧП преступлением и отрицал свою болезнь. Глубокой ночью они четыре раза записали это обращение на видео, после чего между 4 и 6 часами утра Ирина и Анатолий маникюрными ножницами вырезали четыре фрагмента пленки, тщательно завернули каждый в бумагу и спрятали в разных местах на даче в надежде найти способ передать их наружу.
Той ночью Горбачевы не спали, а на следующий день обстановка накалилась еще сильнее. Чтобы не пугать внучек, все старались вести себя как обычно. Они также хотели, чтобы наблюдавшие за ними с кораблей видели, что Михаил Сергеевич здоров, поэтому они вновь спустились к морю, но держались все вместе – потому что “все может быть”, как напишет в своем дневнике Раиса Максимовна. Она и до этого была чувствительна к разного рода трудностям, теперь же была натянута как струна. Она решила, что ее семья должна употреблять в пищу только те продукты, что были доставлены на дачу до 18 августа, а затем “постановила” использовать продукты из запасов охраны и есть все только в вареном виде. Пришедшего Черняева она немедленно вывела на балкон, показала на мебель, карты и потолок и напомнила, что дом прослушивается. Желая поднять всем настроение, он в шутку заявил, что готов взять одну из видеозаписей обращения Горбачева и проплыть 5–10 километров до Тессели. Однако чета отнеслась к предложению серьезно, правда, Михаил Сергеевич забраковал идею: “Даже если не выловят в воде, выйдет голый – и что дальше? Отправят в ближайшую комендатуру, и пропала пленка”