Но затея с фотографиями дала повод заговорить об отъезде. Фаина нарочно выбрала время за ужином, когда вся семья в сборе, чтобы не говорить с родителями по отдельности. Больше разговоров — больше шуму, а толк одинаковый. Дождалась, пока отец выпьет вторую рюмку своей любимой изюмной водки, которая дома была круглый год, а не только на Песах, и сказала:
— Хорошо, что у вас останутся мои карточки. Будете смотреть на них и вспоминать меня!
— Ты опять за свое?! — отец, имевший обыкновение раздражаться в мгновение ока, стукнул кулаком по столу так сильно, что все, кроме него самого и Фаины, вздрогнули. — Никуда ты не поедешь! И довольно говорить об этом!..
Брат Яков, поняв, что дело закончится скандалом, неслышно выскользнул из-за стола. Сестра Белла явно хотела остаться, но мать взглядом указала ей на дверь.
— Выбрось из головы эту блажь! Ты никогда не станешь артисткой! — от ярости отец начал раскачиваться из стороны в сторону, словно на молитве. — Ты моя дочь и ты станешь делать то, что скажу тебе я! Сейчас я говорю — уйди и дай мне спокойно закончить трапезу!
Трясущейся рукой он налил себе из графина водки, причем не в рюмку, а в бокал, предназначавшийся для воды, и выпил залпом, как воду. Бокал на стол поставил так резко, что у того сломалась ножка. Мать схватила салфетку, чтобы собрать в нее осколки, но отец отстранил ее — не мешай! — и указал рукой на дверь.
— Ты говоришь, чтобы я ушла, и я уйду, — сказала Фаина, стараясь не сорваться на крик. — Совсем. Завтра.
Удивительно, но она ни разу не запнулась, несмотря на то, что внутри все так и клокотало от злости. «Ты никогда не станешь артисткой!..
Ты никогда не станешь артисткой!.. Ты никогда не станешь артисткой!..» — звучало в ушах гулким эхом, заглушая то, что говорил, точнее — кричал, отец. Но слова «не дам ни гроша» Фаина услышала, когда уже встала из-за стола. Опершись на стул, чтобы скрыть охватившую ее дрожь, она сказала:
— Мне ничего не надо. Сама заработаю.
— Где?! — всплеснул руками отец. — Где ты сможешь заработать?! Как?! Ты же ничего не умеешь!
— Научусь! — ответила Фаина, на лету меняя свои планы. — Поступлю в труппу Каралли, начну с небольших ролей…
— В труппу Каралли?! — переспросил отец, не веря своим ушам. — К этому мишугинеру[4] Каралли, у которого артистки задирают на сцене юбки?! У приличных людей это называется развратом!
— Это называется — водевиль, — поправила Фаина, мысленно благодаря, судьбу за то, что тяжелый разговор неожиданно складывается так удачно. — Я собиралась ехать в Москву и учиться в театральной школе, но раз уж ты не даешь мне денег, то придется поступать к Каралли. Завтра же утром пойду к нему в «Петербургскую» и попрошусь в труппу.