Кит почувствовала лёгкое раздражение.
– Тогда это всё, что я хотела вам сказать, – она встала, чтобы уйти.
Он вскочил, удивлённый:
– О, что, наш танец? Я готов.
– Томас! – прошипела она.
Он стоял с озадаченным видом.
– Я не собираюсь танцевать с вами!
– Нет?
– Нет. Нас больше не должны видеть вместе, вы понимаете?
Он моргнул.
– Значит между вами и мной, э, ничего …
Он выглядел растерянным.
– Никаких отношений между нами, – сказала Кит жёстко.
– О. Никаких отношений. Вы уверены?
Кит решительно кивнула.
– Совершенно уверена. Мне жаль, и я не хочу ранить ваши чувства, но думаю, лучше быть честной.
Он кивнул в ответ.
– Да, честной, конечно, хорошо.
Он собрался уйти. Кит, поколебавшись, взяла его за руку и прошептала:
– Если это вас как-то утешит, скажу: у меня нет никакого наследства.
– О? Нет? Какая жалость.
Его взгляд был сосредоточен на чём-то по ту сторону залы. Что это? Тактика спасения своего самолюбия, удивлялась Кит?
– Да. У меня нет наследства, и вообще никаких денег.
– А-а.
Он рассеяно кивнул, всё ещё глядя куда-то через залу.
Кит впилась в него взглядом. Он ничего не слышал из того, что она говорила.
– Да, я бедная неизвестная авантюристка, я здесь, чтобы обмануть вас всех. Я думаю, вы должны знать.
Томас оглянулся на неё и рассеяно улыбнулся:
– Хорошо, всё в порядке. Если не возражаете, я оставлю вас.
Он поклонился и поспешил прямо к мисс Лютенс.
Кит смотрела ему вслед немного раздражённая, немного позабавленная. После всех её опасений задеть его самолюбие… У болвана, очевидно, не было никаких чувств, которые можно было задеть.
О, ну ладно, она достигла своей цели. Томас вышел из игры, и больше нет никаких причин, по которым мисс Кэтрин Синглтон представляла бы интерес для его дяди Сторожевого пса. Он, вероятно, займётся теперь мисс Лютенс.
Превосходно. Теперь ей никогда не нужно будет говорить с мистером Девенишем. И ей не надо будет вальсировать с ним. Очень хорошо. Она действительно рада этому. Она на самом деле очень рада этому.
Но по какой-то неизвестной причине у неё вдруг разболелась голова. О, это из-за мерзкой ратафии[12], решила она. Она не должна была её пить. Она ей не годится. Она совершенно ей не годится.
Серая маслянистая вода вяло хлюпала о причалы и о корпуса судов, стоящих на якорях. Пронзительно кричала одинокая чайка, кружившая в свинцовом небе. Прохладный, слегка влажный ветер, дувший с реки, слабо доносил миазмы гниения от пришвартованных у дальнего берега плавучих тюрем, в которых заключённые ожидали отправки в колонии. Тяжёлый дух нищеты и безысходности.