Каждый вечер проезжал поезд. Один за весь день.
Когда начинало темнеть, скалистые горы вокруг деревни обрамлялись золотым светом. Первое время морфий отцу вкалывал я, но потом этим стала заниматься мать. Когда она вводила раствор, папа крепко сжимал ее трясшиеся пальцы, опасаясь, как бы она не вогнала иглу слишком глубоко. После процедуры успокаивал маму, легко поглаживая ее худую и смуглую руку. А потом произносил: «Теперь все в порядке, можно идти». И нетерпеливо устремлялся в сторону железной дороги по тропинке вдоль зарослей перед домом. С усилием делая каждый шаг, он громко топал, тяжело дышал, время от времени спотыкался и едва не падал. Но богатая растительность выручала его: ухватившись за траву, он самостоятельно взбирался на насыпь.
В тот вечер отец шел по тропинке вдоль путей. Мы с сестрой тащились следом. Мать стояла на цыпочках перед забором и пристально смотрела в нашу сторону. Ее лицо выражало беспокойство, но она не произносила ни слова. Едва поспевавшая за нами сестра остановилась и замерла в ожидании поезда. Она как будто раньше нас уловила его звуки. Когда со стороны железной дороги донесся шум двигателя локомотива и грохот вагонов, сестра прежде времени заткнула уши. Я кричал ей, но она уже впала в состояние шока, ничего не слышала и учащенно дышала, высоко вздымая полную грудь. Против ожидания отец продолжал идти вперед, не оборачиваясь и ускоряя шаг, будто соревновался с поездом. И хотя он несколько раз пошатнулся, все же удержал равновесие. Я боялся, как бы он не растянулся на путях. Но отец даже не замечал опасности.
Сначала поезд пронесся мимо сестры, а потом — в десяти сантиметрах от меня. Он едва не зацепил папу и чуть не снес его порывом ветра, сорвавшим с него кепку и забросившим ее в густые заросли. Однако старик как будто и не заметил этого: он стоял твердо, как истукан. Состоявший из сорока двух вагонов состав показался ему бесконечным. Папа махал рукой, но ни один пассажир не обратил на него внимания, никто даже не бросил взгляда в его сторону. Решив, что поезд и люди в нем слишком уж надменны, отец обиделся и крикнул: «Чтоб вы сдохли!»
То было злейшее ругательство, которое мы когда-либо слышали от него. Поезд исчез в тоннеле. И вновь воцарилась тишина. Наконец сестра убрала руки от ушей и подбежала к нам. Ее лицо было бледным — явно от пережитого испуга. Отец прикрикнул на нее: «И чего ты струхнула?» В действительности же у него самого мелко дрожали ноги. Понурившись, сестра топталась в нерешительности и, как глупая ослица, не могла понять, что делать дальше.