сала. Потом — что пару дней назад она взяла у тетушки Юй в долг триста юаней и купила сотню утят, у берега спустила их на воду, сама на плоту переправилась на остров и оттуда кричала утятам: «Ди-гага, ди-гага!» Тетушка Юй даже изобразила неумелый материн клич, а потом понурилась и пробормотала: «Тридцать лет ваша мама прожила в деревне, а говорить так и не выучилась».
Тетушка Юй хотела сказать, что мать так толком и не научилась местному наречию. Когда матери исполнилось девятнадцать, бабка купила ее в жены моему отцу; говорили, мать была родом из Хэбэя. В нашей деревне таких женщин хватало: те, кому не по карману жениться на местной, приобретали себе невесту в чужих краях и привозили домой. Одни девушки и сами были рады, что их купили, дали выбраться из нищеты, других привозили силой. Не знаю, как обстояло дело с матерью. Из-за особого расположения нашей деревни почти все женщины, оказавшись здесь (хоть по своей воле, хоть насильно), как положено, рожали и растили детей и никогда не возвращались в родные края. Рассказывали, будто одну женщину из Шэньси заманили в деревню обманом; увидав, что новая семья живет в нищете, да и муж не красавец, она среди ночи сбежала из дома, как воришка. Бедняга позабыла, что деревню от большой земли отделяет почти пятьсот метров речной воды: прибежала на берег, да так и обмерла. Провыла у переправы до рассвета и вернулась в мужнин дом, там ее ко всему прочему еще и поколотили. Без разрешения мужниной родни паромщик дядюшка Гуан не пускал привозных жен на судно, а то хлопот потом не оберешься: вдруг она переправится на тот берег и сбежит, тогда семья мужа чего доброго подожжет его паром. Дядюшка Гуан перевозил только тех, кто жил на острове больше десяти лет, такие женщины давно смирились: дома ждет выводок ребятишек, и захочешь, да не убежишь.
На моей памяти мать всегда была неразговорчива, особой ласки мы с братьями от нее не видели. Почти все время она проводила дома, присматривая за детьми и хлопоча по хозяйству. Впрочем, матери жилось лучше, чем другим привозным женам: ей не нужно было работать в поле. Бабку нашу я не застала, но, говорят, она была женщиной суровой и учила отца одной науке: не давай жене высовываться. «Высовываться» — значит самой решать, что сказать, как жить и на что тратить деньги, словом — почти все. И ни за что нельзя раскрывать душу перед женщиной, тем более привозной. Наверное, наставляя своего сына, бабка позабыла, что сама она тоже женщина. Похоже, моя мать не давала отцу поводов для беспокойства, мыслей о побеге у нее не было, она вообще редко выходила из дому, хотя отец давно разрешил ей переправляться на пароме, чтобы ездить на рынок.