Начальник Чжан, рассмеявшись, согласился:
— Хорошо, вот подожди, я открою «Туристический комплекс любования водопадами», возглавлю его и тут же приглашу тебя на должность вице-директора.
— Я не подхожу на роль управляющего, вот быть кем-нибудь из обслуживающего персонала — самое то, — тихонько посмеиваясь, ответила Чунья.
На это мужчина поспешно возразил:
— Не недооценивай себя.
На второй месяц после отъезда начальника Чжана снова приехали гости, они возвели на хребте Фоцзылин передающую радиостанцию. На станции появились люди: сперва всего трое-четверо, позже — пятеро-шестеро, а потом и все семь-восемь. Еще там возвели ретрансляционную вышку, представлявшую собой высокую металлическую стойку семидесяти-восьмидесяти метров в высоту. Расположенная на самой высокой точке гор Линшань, она возвышалась даже над хребтом Фоцзылин, тем самым сделав Линшань выше.
Однако Линшань стала еще и тверже. Самая высокая вершина — Фоцзылин, будто побрила голову, лишившись зелени на участке в триста-четыреста метров по окружности, взамен ее покрыла светло-серая корка. Это был слой цемента, и, как поговаривают, очень толстый, доходящий местами до двух-трех метров. Гости говорили, что если цементная основа не будет достаточно прочной, то железная стойка может не устоять, и если так, то станция не станет принимать сигнал, а без него телевизоры жителей гор и поселков у подножия гор не будут давать четкое изображение.
Вероятно, то, что говорили гости, было правдой. После этого в горах Линшань, возвышавшихся на более чем три тысячи метров над уровнем моря, появился первый телевизор. Его поставили в небольшую комнатку радиостанции, там все семь-восемь человек собирались, чтобы поесть.
Чунья стала первым горным жителем, с которым познакомились эти люди, приехавшие на Линшань. Когда она проходила мимо, все они вытягивали шеи, растягивали губы в широкой улыбке и предлагали девушке: «Заходи посмотреть телевизор!» Но в ушах Чунья звучал лишь шум ветра, и он, словно громкоговоритель, усиливал их окрики, раздувал, заставлял разбухнуть так сильно, что они пугали. Все эти звуки, слившись с воем ветра, заполняли ее уши. Чунья не могла отличить, что это — завывание ветра или человеческий зов, не понимала, доносится ли он с запада или с востока. Она лишь качала головой и удалялась неровной походкой. Чунья слышала похожий на дробь грохот, раздававшийся из окон того двухкомнатного здания, они казались ей чужеродными, и временами девушка, прикрыв уши руками, пыталась скрыться от этого шума, но разве могла она его избежать? Ей было непривычно, когда ее ноги без особых усилий ступали по толстому слою бело-серого бетона, и все ее тело словно парило над поверхностью. К счастью, всякий раз, когда такое случалось, у девушки при себе что-то было: она либо держала в руках весенние побеги бамбука, либо несла в корзинках на коромысле бадьян. В такие моменты кто-нибудь выбегал из дома, обходил ее кругом, оглядывал, да еще и говорил: «Дай-ка посмотреть, что хорошего ты несешь!» Глаза же тем не менее ощупывали ее тело, будто пытались отгадать, что лежит в карманах ее одежды, что спрятано, укрыто в ее нижнем белье. Но Чунья не сердилась, не знала как, да и не хотела, а только лишь уклонялась от их взглядов, вертелась, стоя на месте, корзинку же или лукошко, наоборот, не прятала, а выставляла напоказ, наклоняя к любопытным, а иногда даже в угоду им приговаривала: «Посмотрите, смотрите. Нет ничего особенного, всего лишь дары гор, которые здесь можно найти повсеместно, если вам нужны, можете сами пойти набрать».