— Всё ничто, — сказал Ёган, — а вот насчёт дочери барона — тут, конечно, не поспоришь. Стерва ещё та.
Тут телегу качнуло на кочке, это вызвало новый приступ боли в ноге.
— Не тряси так, Ёган, — сказал монах, — господину тяжко.
— Терпите, господин, — с пониманием говорил слуга, — вон уже замок, госпожи Анны завиднелся. Скоро и монахи будут.
Всё длилось долго, очень долго. Монахи разрезали ногу, вытянули древко, и стали искать наконечник. И лезли всё глубже и глубже. Ковырялись, и ковырялись, и ковырялись, потом переговаривались и снова резали плоть, и снова ковырялись, капли почти не помогали. И терпеть это было всё невыносимей с каждой минутой. Волков стиснув зубы молчал. Обливаясь потом. Вцепившись в края стола, на котором он лежал, терпел. Молчал. Иногда только судорожно вздыхал и снова стискивал зубы. Он не мог по-другому, здесь были ещё монахи кроме лекарей и Ёган. Поэтому ни выть, ни скулить, ни причитать он не мог. Мог только зажмуриваться да шумно дышать носом. И мечтать, мечтать о потере сознания.
Но силы кончаются у всех, даже у него они кончились, и когда он готов был на них уже зарычать, старый лекарь произнёс:
— Вот он, я разведу мускулы, а ты бери щипцы и тяни, тяни прочь от жилы, что бы, не дай Господь, задеть её. Понял?
— Да отец, — отвечал молодой лекарь.
— Ну, тяни.
— Тяну — не идёт, за кость цепляется.
— Пробуй расшатать, иначе ещё резать придётся.
Волков думал, что до этого боль была невыносимой. Но теперь он готов был орать, или дать брату Ипполиту в ухо, лишь бы эта пытка прекратилась. И ту он услышал:
— Всё. Пошёл.
— Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Всё, вышел. — Отец Ливитус облегчённо вздохнул. — Я доволен тобой, брат Ипполит.
Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать.
— Всё, зашиваем. — Сказал старый лекарь поглаживая руку солдата, — Терпите друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали, так как будто вас всё это не касалось. Редкая стойкость.
А у Волкова не было сил даже ответить ему.
— Все, мы уже зашиваем, — продолжал монах. — А потом я дам вам сонных капель. Ночевать будете тут, а завтра посмотрим, что будет с раной.
Потом Волков что-то выпил, а потом монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, а рана все болела.
— Холодно тут, — сказал он. — Ёган, попроси у монахов одеяла.
— Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху. — Отвечал слуга.
— Попроси еще, холодной мне.
Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же толи просыпался, толи приходил в себя от озноба. И снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре пришел отел Ливитус, чтобы проведать его, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал его пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и, наконец, сказал: