Хозяин натянул плотнее одеяло, зябко поежился.
— Дай еще глянуть, — сказал он стоявшему рядом Седову, взял фоторобот, протер глаза и, вытянув руку с карточкой, стал разглядывать. — Валюха, на тумбочке очки.
Седов передал ему очки, хозяин надел их, посмотрел на карточку, покачал головой.
— Мертвец какой-то. Морда-то неживая. Левша, говорите?
Сидевший напротив него Пухов вынул авторучку и блокнот, что-то написал, вычеркнул фамилию хозяина из длинного списка.
— Ну? — нетерпеливо спросил Седов.
— Не помню, — хозяин бросил карточку, снова зевнул, окончательно проснувшись, возмутился: — Вы ошалели? Ночью врываться...
— Спокойно, Карась, — Седов погладил хозяина по лысеющей голове. — Утром все на работу уедут. У тебя фонарь есть?
— Что? Какой фонарь?
— Электрический, с батарейками, — ответил Пухов. — И десять рублей.
Хозяин вздохнул, шлепая туфлями, подошел к шкафу, пошарил на полке, достал электрический фонарик.
— Ведь не отдадите... А денег нет у меня. — Увидев на лицах приятелей недоверие, он повторил: — Честно нет.
Пухов осуждающе покачал головой. Седов взял хозяина за плечо.
— В пятьдесят шестом в Риге я тебе обеды отдавал?
— Вспомнил. Ты вес гнал. Потому и отдавал.
— Я тебе в Вильнюсе совсем новые боксерки отдал, деньги где? — перегнулся через стол Пухов.
— Не помню, — хозяин поморщился.
— В пятьдесят треть...
— Дай червонец, Карась. Добром прошу! — Седов тряхнул хозяина, поднял со стула.
Пухов вскочил, снял со стены портрет молодого боксера, поставил перед хозяином.
— Дай деньги, Карась! Вещами возьмем!
Поняв, что сопротивление бесполезно, хозяин расстался с последней пятеркой, облегченно вздохнув, закрыл за ночными визитерами дверь.
На счетчике такси выпрыгнула цифра пятнадцать.
Пухов вычеркнул в блокноте очередную фамилию, обратился к дремавшему рядом Седову.
— Шабаш, Валюха, по домам.
— Неужто все? — Седов зевнул, протянул руку к блокноту.
Пухов спрятал блокнот в карман, быстро застегнул пуговицы.
— Хватит! — Пухов попытался сделать серьезное лицо. — Этот Исаков всю жизнь заставляет меня ишачить! — он с каждым словом распалялся все больше.
— Он тебя не просил.
— Кого он в жизни просил? — Пухов смотрел возмущенно. — Он просить не подумает, ты сам, по доброй воле, в лепешку расшибешься. Он потом только глянет: мол, ладно, согласен, ты тоже человек!
— Ты чего это вдруг? — Седов недоуменно смотрел на товарища.
— Я вот езжу, врываюсь в дома, людей бужу, ругаюсь! — Пухов повернулся к водителю, тот спокойно дремал, довольный подвернувшимися ночью клиентами. — Задумался, вспоминать начал, — спокойно продолжал Пухов. — В пятьдесят пятом он на сборах появился, еще никто, мальчонка, сопля худющая.