Егор про кормящую бабушку из сумбурного объяснения Люды мало что понял.
– Я и сама подозревала, – продолжала Люда выдавать поразительную информацию, – а Светлана Владимировна подтвердила. Егор, ребенок не русский.
– А чей? – глупо спросил Егор.
– Восточный. Таджикский или узбекский. Но мне без разницы, хоть негр. Куколка, маленький, золотко, просыпается. Газики отходят. Слышишь, пукает?
– Люда, это черт знает что!
– Да, Егор. Я почему звоню-то. Репортеры атакуют. И по телефону, и в дверь звонят. Егор, мне страшно! Чего им всем надо? В окно видела: дворничиха перед камерой выступает. Егор, что она наговорила? Егор, отпросись, возьми отпуск за свой счет, лети домой, спасай нас!
Егор положил трубку и огляделся. Заинтригованные Людмилины товарки стояли полукругом, ждали пояснений. У Егора затренькал сотовый телефон в кармане.
Это был сын, с радостным известием: дали недельный отпуск, сейчас он в Москве у сестры, домой заглянет на пару дней.
– Димка! – взмолился Егор. – Лети сюда немедленно! У нас тут… чисто Латинская Америка. Я на помойке нашел не то таджика, не то киргиза. Маленького, но живого. Мать к нему прикипела вплоть до молока, которое из нее сейчас сочится. Такой феномен на старости лет. Плюс журналисты, от которых мы осаду держим.
– Папа, я ничего не понимаю! Анька трубку рвет.
– Папочка, здравствуй! Что у вас случилось? Ты только спокойно говори, по порядку.
– Значит так, – Егор постарался успокоиться, – сначала мы с матерью пиво пили, в воскресенье… или в субботу? Все перепуталось. Потом я мусор пошел выносить, чтоб рыбой тухлой не завонял, так как мы креветки ели. А в ящике что-то шевелится…
С Димкой он говорил путано, а дочери рассказывал подробно, с излишними деталями, к удовольствию жадно слушающей публики. Егор не знал, как дети отнесутся к подкидышу. Кого поддержат – его или мать. С одной стороны, хотел, чтобы стали на его позицию. С другой стороны, что это за дети, которые на чувства матери плевали? И впервые в жизни Егор хотел помощи от детей как от взрослых.
Лопнул его авторитаризм, который диктовал, что отцовское слово – последнее, что Димка и Аня были, есть и будут мелкотой, которая должна беспрекословно слушаться главу семьи.
– Обалдеть, – сказала Аня, услышав про молоко из маминых грудей. – Улет! – воскликнула, когда отец живописал атаки журналистов.
– Дети, – Егору не удалось из голоса просительные нотки убрать, – вы бы приехали, а?
И замер тревожно, потому что Анюта молчала несколько секунд. И вздохнул облегченно, когда дочь сказала:
– Два часа до поезда, успеем. Ждите нас утром.