Это был аргумент! Аргумент серьезный, заставивший сделать, что называется, еще одну попытку… Одну, другую, третью… Каждый раз, увы, неудачную. Однако «пир жизни» шумел где-то в стороне. Подумал,– Ладно, пусть так, пусть стерлись клыки и одрябли мышцы, но есть же у меня то, чего нет у азартных молодых особей, есть выращенная во время предыдущих схваток мудрость и прозорливость, они чего-то стоят? Оказалось, что, то ли мудрость была не настоящая, то ли прозорливость мнимая – они тоже не имели цены, на них тоже не находилось «покупателя». Понял – пришло время переоценивать ценности. Стал прикидывать, как же жить дальше? Оказалось – жизненные потребности основательно ужались. Ушло желание переменить мир вокруг себя, эдакий максимализм, присущий молодости. Исчезло желание всегда и во всем быть победителем, пришло успокоение – мир переменить невозможно, он будет жить и развиваться по своим законам, от меня и от моих желаний нисколько не зависящих. Пришлось научиться довольствоваться малым, оказалось, что ничего страшного в этом нет. Отчего-то чаще стал вспоминать фразу из рассказа Бабеля о стариках, которые сидят на лужайке, наблюдая, как по зеленой травке гуляют кони и женщины и, как ни странно, эти слова стали нравиться, перестали вызывать активное неприятие. Наблюдать, любоваться, оценивать, анализировать. Результаты анализа и наблюдений оказались самодостаточны, игра мысли подтверждала факт собственного существования. Помните знаменитое: «Я мыслю, следовательно,– существую». Расхотелось навязывать кому-либо свои умозаключения. Даже беседуя со своими детьми стал воздерживаться от «мудрых» советов – в конце концов, у них собственная жизнь, в перипетиях и сложностях, которой по всей видимости, они ориентируются лучше чем я с моим опытом, накопленным совсем в другой жизни. Перестал обижаться на слегка покровительственный тон студентов, которым читал лекции, понимая, что – то, что им рассказываю, они обнаружат в своей памяти много позже, когда устанут от немыслимого стипль-чеза жизни, в котором сейчас чувствуют себя уверенно и комфортно. Тогда, может быть, мои странные для них сегодня сентенции, вызовут у них понимание. Может быть… А может и нет, в конце концов, все они, молодые, имеют собственное неоспоримое право не собственные ошибки и пока не совершат отпущенное им судьбою количество этих ошибок, никому на слово не поверят. Пережив все эти метаморфозы, словно змея, поменявшая кожу, почувствовал себя более или менее комфортно. Новая «кожа» нигде особенно не жала, не топорщилась, не мешала съежившейся амплитуде движений и страстей. И все было бы хорошо, но какое то одно слово, которое подспудно тревожило и, может поэтому, не выкристализовывалось, не находилось, мучило память и душу. Я искал это слово, которое, как мне казалось, должно было обозначить нечто очень важное в моей новой жизни, искал, перебирал, пробовал слова из одного синонимического ряда на плотность, на звучание, прикидывал и так и эдак их смысловую активность и – не находил. А может, боялся найти, поскольку уж больно непривычным было то слово, которое искал. И только смирив гордыню, услыхал его…