Город мой,– шалун и мистификатор! – я благодарю тебя за то, что подарил мне то, что называется «любовью», и то, что на языке, который, увы, редко услышишь на твоих улицах, зовется «каханнем».
Благодарю тебя за мою юность. Благодарю за то, что не очерствело сердце, что все еще внятен ему язык прикосновений, взглядов, внятны шепот, звон хрустальных бокалов в новогоднюю ночь, безмолвие снежинок, тихо падающих в вино.
Вся моя жизнь прошла в этом городе… Из Минска я никогда и никуда не переезжал. Уезжал – бывало – но, только на время. Самая длительная моя отлучка из родного города – на службу в Вооружённых силах. Это отдельная история – безумно забавная, служить я пошёл уже после окончания университета, поэтому видел всё, что творилось в армии глазами, если не мужа, то уж, далеко не мальчика…
Но – время армейских историй ещё не приспело, отложим пока…
Первые мои отлучки из Минска, были связаны с бабушкой, со Слуцком…
Если кому-либо сегодня рассказать, что от Минска до Слуцка, равно как и то Слуцка в Минск, в конце сороковых нужно было добираться чуть ли не сутки – засмеют, не поверят… И тем не менее…
Бабушка – Ульяна Степановна и дед Спироидон переехали в Слуцк в середине 20 годов, мама у них уже была, из села Ворковичи, как повествует семейное предание – села богатого. Подозреваю, что с этим переездом было не так всё просто, скорее всего они убегали – бабушка была из богатой еврейской семьи, хотя еврейкой не была. История её туманна. Она была подкидышем. Подкинули её в дом богатых, торговых евреев, которые и удочерили девочку, воспитывали, как родную и всё хозяйство оставили в наследство…
Что за этим скрывалось, какая семейная драма – не знаю, всю жизнь собирался поехать в эти самые Ворковичи – не хватало времени. А следовало бы!..
Дед был бабушки моложе, семейная молва глухо свидетельствует, что до бабушки у него была семья, или некая любовная драма, которая отразилась на всей его жизни… Дед – крепко пил. Пил, то ли оттого, что сапожнику положено было пить, то ли оттого, что какой-то червь точил его всю жизнь.
Тем не менее, семья была большая – семеро детей, да ещё пару младенцев померло…
Бабушка была человеком тишайшим и богомольным. До сих пор стоит в ушах негромкий стук по утрам – молилась бабушка истово, отбивая земные поклоны…
У деда, пристроенная к хлеву, была маленькая сапожная мастерская – откуда раздавался, уже днём, совершенно иной стук – стук сапожного молотка, которым дед вбивал в подмётки дубовые, самодельные гвозди…
Он сидел на низкой табуретке, в брезентовом переднике, зажав между ног, сапожную «лапу», с натянутой на неё колодкой, рот был полон гвоздей, которые он вбивал одним ловким ударом. Руки – большие и корявые были порезаны дратвой – вощил он её сам, протягивая сквозь кусок воска…