Он уйдет, а они останутся, хоть воздух и стал более — менее пригоден для дыхания, а может и не стал — на смертность и рождаемость это не повлияло. Точно у мира было иное мнение на этот счет.
Дети рождались все более слабыми, и часто чахли на первых месяцах жизни, порой доживая до пяти — семи лет, находясь при этом в виде полуэмбриона — получеловека, подобно чудовищному эксперименту, проведенному безумными учеными над людьми.
Так выглядели эти несчастные.
И все здесь столпившееся, весь ничтожно малый и хлипкий островок пульсирующей, зараженной, но еще пока жизни желал ему добра.
Они пытались отвлечься от своих бед перекладывая заботу на ближних.
Этот метод помогает… До поры, до времени.
Неизвестный боялся себе представить, что начнется через десять — пятнадцать лет.
Они ведь едва смогли остановить каннибализм.
Он спустился по ступеням ниже, поддерживая Амалию рукой, и ища ее взгляда.
Он пытался понять, что в последний момент прошлого для нее самое важное, чтобы сохранить это в себе. И в ней.
Им говорили, завидовали. Ведь они могли найти путь в Новый Мир. Неизвестный знал, что все это самообман, заблуждение, но молчал, принимая слова. Он видел сияющую улыбку девушки, возможно впервые после отлучения от матери, и не хотел стирать ее с лица Амалии.
Неизвестный вспомнил две фотографии, которые видел у отчима.
На одной он еще молодым мужчиной стоит рядом с незнакомой ему женщиной на узком горном лугу, поросшем дикими цветами. Оранжевые одуванчики, нежно — белая герань, их отделяли пёстрые пятна арники, а посреди них стояли они в обнимку и улыбались.
Отчим так и не заговорил о ней ни разу. Мальчик тогда и не решился спросить.
На второй же фотографии была настоящая живописная панорама: Скалистые горы, заканчивающиеся океаном, тернистая долина, усеянная лиственными лесами, а за долиной сплошные желтые луга, покрытые свежей прорастающей травой и подсолнухами.
Голоса слабо врывались в его сознание, и Неизвестный приложил руки к лицу и усердно протер его, прогнав прекрасные образы прочь, вернувшись в мир стали, гнилой воды и затхлого огня.
Салиса
Закрадывающийся южный ветер взбил платье Салисе. Она разгладила его подолы и развернулась бюстом к мастеру, развесившему пред ней разноцветные шелка. Широкий балкон, отчасти прикрытый карнизом, вмещал несколько столов, цветочный сад, просторные часовенки и тройку статуй. Мастер принес ей лучшие ткани. Как он заявил — они были сплетены специально под ее фигуру, а за образец бралась ее статуя в Акрифе, воссозданная в натуральную величину. Одна из ее копий стояла позади ее переносного трона. Ульф сам пожелал, чтобы его жена имела возможность и повод для гордости. Как это было неловко! От одного воспоминания к щекам подкатила волна краски. Когда десятки придворных с рулетками и складными линейками трогают тебя в облегающей одежде, и проводят замеры, особенно обхваты груди, бедер и ног. Затем мастера постепенно спускаются к ступням, как вдруг скульптор, стоящий рядом с художниками, срисовывавшими черты ее лица, заметивший ошибку в расчетах, извинялся и просил ее «потерпеть еще немного», после чего руки замерщиков снова обкладывали ее тело. И это продолжалось с неделю, пока статуя не стала совершенным повторением ее фигуры. Ей бы давно пора привыкнуть, что это просто слуги и предмет обихода (как-то выражались ее подруги), но она никак не могла отделаться от мысли, что они люди, и исполняют работу. За что, Ульф ее и любил. Поэтому она, краснея, немножко потерпела. Самую малость. Муж хотел увековечить ее образ, дабы она служила примером для грядущих поколений его семейства. И она и не подумывала его разочаровывать. Тем более, что никто боле из островных лордов не слыл наделенным таким заботливым вниманием, как он.