Кругом — ночь. Я бреду к Богу, ведомый белеющим листом бумаги в руках, в пятне ночи, как в луче прожектора тьмы. Я бреду, раздавленный, к Богу, преградившему мне путь, бреду полон решимости, с усилием не снимая шапки.
УБЬЮ!!
Постой, погоди! не принимай так близко к сердцу! Авраам нашелся… Ты же старше его на полвека!
Стена, перед которой я стоял, была старше меня на две тысячи лет и на возраст сына…
Вопрос, который стоял передо мной, был старше Стены, но не старше сына: отцы и дети.
ПАПА!!
Так же темно, как мне, утром ему идти в школу…
Утомленные и бестолковые, замерзшие, пряча взгляды, мы разбрелись вдоль Стены, как по партам.
Какой урок будет первым? те ли учебники у тебя в ранце? а вдруг это именно тебя вызовут?
Но ты же сам настоял ехать! вот такой неподготовленный, так и не выучивший урока, ты сам вызвался отвечать, сам поднял первым руку! В чем Авраамова вера? В том, что Он остановит-таки его занесенную руку, не вызовет. И вера цела, и сын. Хитро!..
Однако молчание. Ожидание длиннее времени. Кто тебя за язык тянул??
Ты сказал, а Он молчит. Водит пальцем по классному журналу. Может, имя твое забыл?
БИ-ТОВ.
Я — хороший, меня не надо. Господи! Первое слово Талмуда.
Я стоял лицом к лицу с Богом. У Бога тоже не было имени.
Я стоял носом в Стену.
Может, меня поставили в угол?
Угла не было. Он был бесконечен, угол. Слишком развернут, слишком прям.
Слева и справа, невидимые, но ощутимые, подразумевались такие же провинившиеся.
Стена светилась желтым коммунальным светом слабой лампочки в коридоре, отдельно от белой молитвы, черной буквы и стылой ночи.
Желтая, трещиноватая, из больших неотесанных блоков; они прижаты друг к другу только весом, без цемента: множество образуется щелей и дырок — все они зашпаклеваны записками.
Стена так устала, что стоит уже вечно. Она уже старше своих лет.
Правду честно не скажешь. Все просят, хоть бы кто спасибо сказал!
Просьбы, слава Богу, никто, кроме Него, не прочтет.
Вот уж, Стена — не идол!
Бог — это то, во что ты уперся.
У тебя нет выхода.
Мысль страннейшим образом пропадает.
Всякая, любая.
Только ты и Он.
У Него еще нет имени: Он не Будда, не Христос, не Магомет.
Он — масса.
Господи, помилуй!
Вот так и случилось, что человек, клонящийся к семидесяти, с четырьмя высшими и одним неоконченным начальным, отец четырех детей от сорока до пятнадцати и четырех внуков от одного до семнадцати, крещенный в Православии, хронически беспартийный гой, русский и грешный, стоит перед Стеной и плачет.
Стена Плача.
Потому что — перед Богом.
Потому что — человек.
Потому что — верит.