Не кому-нибудь и не в кого-нибудь. Не зачем-то и не для чего-то. Не потому что и не поэтому. Не во что-нибудь.
Ни во что.
Он верит ни во что. В Стену он верит.
Никто его больше ни Андрюшей, ни Люкой не зовет. Не зовут меня даже Битов.
Не зовут меня… не слышу даже «Эй, ты!» Зовут… это ведь когда ты кому-нибудь нужен.
Зачем-то. Когда я нужен зачем-то, зовут меня Андрей Георгиевич. Как змея какого-нибудь.
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять…
И Бога нет, и мамы нет…
Кому меня звать-то? Такой я и сам себе не нужен. Андрей Георгиевич! не могли бы вы пойти куда-нибудь подальше!
И никому-то я, кроме Него, не нужен.
Я стою носом к Стене и не знаю, что дальше.
Стена — глухая. Бог понимает только по-писаному. Читает. Ему все равно, на каком языке.
Потому что читает Он — в сердце.
В сердце у меня — записка. Мне нечем и не на чем ее написать. Писатель, называется…
Ручка провалилась за подкладку, нашлась, слава Богу (выходит, Ему же!). Теперь, окончательно, нет бумаги. Голь на выдумки… отрываю аккуратненький, чтобы не задеть Буквы, клочок от еврейской все-таки молитвы. Бумага, выходит, совсем уж от Бога.
ГОСПОДИ! СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ЕГОРА НЕ ВЫГНАЛИ ИЗ ШКОЛЫ!
Во что только человек не верует?!
Может, он верит, что ему не выстрелят в затылок? Может, он верит, что Господь не в этот миг его покарает?
Но и этот миг миновал, и вот он — жив-живехонек!
СЛАВА БОГУ!
И человек продолжает стоять перед Стеной и верить. И верит он не в Бога, а — Богу.
Ведь Бог мог ему такое сказать! что не выдержало бы сердце. А — не сказал, пожалел еще раз.
ПРОСТИЛ.
Спасибо Тебе, Господи!
Господи, как сладко обращаться к тебе на Ты!
На следующий день сына еще раз не выгнали из школы.
Анатолий Найман
Коэффициент государства
При том что время здесь окаменевает совершенно конкретно и буквально — в виде Стены Плача или горы Фавор,— вопрос «что новенького?» остается самым актуальным. Однако некорректным. Потому что новенькое возникает каждые десять-пятнадцать минут. Главным образом как угроза, попытка ее осуществления, приносимое осуществлением несчастье — и как реакция на угрозу, попытку, беду. Из взаимодействия того и другого вырабатывается коэффициент. На него умножается личное: быт, работа, книги, автомобиль, невзгоды и успех — словом, то, что во всем мире называется «нормальная жизнь». Каков этот коэффициент на данную минуту, определяют не специалисты, не министры и пресса — его чувствуют кожей.
Израиль в конце декабря 2003 года отличался оттого, в который я приезжал за пять и за два года до этого, новым напряжением, его нельзя было не заметить. Нашу группу повсюду сопровождал охранник, по Старому городу два: один впереди, один сзади, с пистолетами, которые они могли выхватить из кобуры и начать из них стрелять меньше чем через три секунды. Люди с металлоискателями проверяли у дверей универмага поголовно всех входящих. При въезде на территорию университета шлагбаумы и дежурившие солдаты ничем не уступали заграждениям и патрулю при въезде на авиабазу. Предшествовавшие встрече с министром Щаранским проверка документов и пропуск через звенящие по поводу ременной пряжки воротца заняли полчаса и через пять минут повторились в облегченном виде после прохода через двор. То же самое, когда входили в кнессет. Это при том, что мы были personae gratae. (Заметим, что израильская охрана не похожа на нашу: она при теракте гибнет первая, тогда как в России ей по большей части удается избежать неприятностей.) За чаем в доме начальника Сохнута пришло известие о взорвавшем себя на автобусной остановке шахиде. Встречный трейлер, на перекрестке включивший сигнал левого поворота, подождал, пока наш автобус приблизится, и стал медленно поворачивать, предлагая нам удариться в его железный бок. Вы скажете, что такое свободно может случиться и в России. Но у нас — по наглому стилю вождения, а там уже немало случаев аварий со смертельным исходом: как правило, машин, управляемых евреями, разбивающихся о грузовик, управляемый арабом. И так далее.