Все из зала спустились в ресторан. Усаживались. Двигали стульями, подкладывали под ножки столов туго свернутые бумажные салфетки, чтобы столы не качались. Разглядывали и громко обсуждали закуску. Читали этикетки на винных бутылках. Жизнь есть жизнь.
Артем задержался у наружных дверей клуба. Кто-то тронул его за плечо. Артем обернулся — Рюрик.
— Мир острит, — сказал Рюрик мрачно.
— Пойдем ужинать.
— Вы не волнуйтесь — я за другим столиком, потому как из другого аула.
— Уже сбежал?
— Дисквалифицировали из вашей сборной.
Артем не стал ничего уточнять. Ему Рюрик нравился.
Артем прошел в ресторан. Тамара и Геля были за столом. Глеб Оскарович нес гуся на блюде, будто таз с водой, которую он боялся расплескать. Неподалеку с улыбкой причастного к событиям человека вышагивал Вельдяев. Надежда Чарушина сняла откуда-то украшение — бумажную голубую звезду — и вставила в прическу. Деталь, которая окончательно дополнила ее наряд на сегодняшний вечер. Виталий Лощин в этом не сомневался.
Вадим Ситников со своей девушкой оказался за одним столиком с Чарушиной. Стол по составу назывался сборным: ни от Вадима, ни от Чарушиной заказов на компании не поступало. Еще за столом сидели двое неизвестных, может быть кассиры железнодорожных касс или работники торга. И потом еще подсел Лощин. Девушка Вадима разглядывала Чарушину, но так, чтобы не ущемить собственного достоинства, как она считала. Ситников быстро выпил рюмку водки. Пригласил выпить неизвестного мужчину — кассира или работника торга, потом Лощина. Лощин скромно выпил. После третьей или четвертой рюмки Вадим начнет поддразнивать Чарушину, будет говорить о ее стихах — в них мало звуковых параметров, пользуется она преимущественно не словами, а очертаниями слов, рифмы подыскивает к мыслям, и то жалким, разбегающимся. Чарушина будет курить, совершенно невозмутимая. Кассир или работник торга, осмелев, заведет разговор о деньгах — какая у писателя получка. «Триста рублей в месяц, да? Или четыреста?»
— У вас ведомость с собой? — спрашивал Вадим.
— Какая ведомость?
— На получку. Покажите, где расписаться, и я распишусь.
Вступила в разговор Чарушина из жалости к людям, которых Ситников мог довести до отчаяния, испортить им праздник.
— Писатели не получают зарплаты.
— Она нет, а я готов получить. Где ведомость? Где мои премиальные, квартальные, вертикальные?
— Извините.
— Вадим, прошу тебя, — морщилась Надя. — Это, наконец, невыносимо.
— Да?
— Да.
Девушка Вадима сидела ни жива ни мертва. Она боялась быть за что-нибудь в ответе, боялась скандала. Чарушина успокаивающе кивнула ей. Кассир или работник торга, затеявший этот разговор, затравленно озирался. Он тоже был ни жив ни мертв.