– Вы испортили ему гимназический мундир.
Вот зануда.
– Он ему сегодня не понадобится.
Я румянила нежные щеки. Он и бриться, наверное, еще не начал. Накрасила карминовым липстиком мягкие маленькие губы.
– Теперь не дышите, – приказала. – Смотрите вверх.
Серые глаза доверчиво вздернулись к потолку.
Глаза светлые – совершенно не годные для кино, невольно отмечаю: на пленке такие выходят совершенно белыми, жуткими – бельма с черными гвоздиками зрачков. Глаза у него прозрачные, а ресницы – черные. Я принялась чернить их еще больше. Чернить и закручивать. Прикасалась крошечной круглой щеточкой и любовалась: на котиковые брови, прелестные и четкие. На безмятежный лоб. На чистые белки, которые еще не замутило ни пьянство, ни бессонные ночи. Бровям я тоже добавила черноты. Сейчас так модно. Ничего не поделаешь. Приличные дамы вольны презирать актрисок. Сколько угодно. Но подражают – все равно нам.
– Я умываю руки, – подал голос брат. Но уже слышно было, что и ему самому не терпится увидеть результат.
Я послюнила карандаш. Он перестал дышать.
– Не бойтесь, не выколю.
Потом растерла линии пальцем. И наконец поднесла зеркало. Он принял его, не отрывая от амальгамы изумленных дымчатых глаз. А потом перевел их на брата. Тот махнул рукой. Но не выдержал, расхохотался. Мальчик осторожно улыбнулся красными темными губами, будто опасаясь, что новое лицо от неловкого движения лопнет, пойдет трещинами и осыпется, как маска.
Я надавила резиновую грушу. Спрыснула свою Галатею духами «Коти». И торжествующе возвестила:
– Куда не пускают гимназистов, всегда пустят хорошенькую девушку!
Мы подкатили к «Медведю».
Старший брат подал руку мне. Потом – с той же джентльменской серьезностью – юной даме, что вышла следом, царапнув пером верх авто.
Он, точнее, она поправила соболью шубу на худеньких плечах. Осторожно потрогал, то есть потрогала волосы. Парик подходящего цвета у меня нашелся: остался после фильмы «Замок Тамары». За чулками, туфлями, платьем, шубой братьям пришлось прокрасться в материнский гардероб. Но зимой в Петербурге ночи длинные. Опоздать невозможно. Когда мы вошли в зал, вечер весело трещал, нас обдало ропотом ужинающих. Угорал цыганский оркестр, под стоны скрипок млели пальмы. На высокой стеклянной крыше можно было разглядеть снег. Но под ней – тропики.
…Домой пришлось съездить за платьем – и драгоценностями. Когда она распахнула шубу, брызнули бриллиантовые искры. Постукивал о колени крупный жемчуг: такие длинные тяжкие ожерелья вошли в моду после одного балета на восточную тему. Но у княгини – спавшей сейчас в своем особняке на Мойке мирным сном матери взрослых сыновей – он, уж конечно, не был бутафорским.