– Пока на год, а потом посмотрим.
– А что ж, родной матери не нужна уже? – ехидно поинтересовалась Клава, игнорируя неодобрительный взгляд Генриха Карловича.
– Нужна, – огрызнулась Светлана Петровна, – просто Анжела на повышение пошла, большим человеком стала. А у таких как: рано утром ушла, поздно ночью пришла. Девочка с нянькой, не дело это. Родная бабушка всяко лучше. Тем более что и школа здесь неплохая. Поживет пока у меня.
Мужчины деликатно отвели глаза, делая вид, что полностью увлечены чаепитием. А Митя с трудом сдержал радостный вопль: значит, диковинная птица Николь будет учиться в их школе целый год? Она живет рядом, они смогут даже ходить вместе. И возвращаться. Пожалуй, он был единственным, кто не заметил гнетущей тишины, воцарившейся за столом.
– Кукушка твоя Анжелка. – Клава шумно втянула чай. – Сбагрила девчонку и пошла карьеру строить. Пусть потом не удивляется, если ее в «Особняк» сдадут. Эта моя соседка тоже, видать, карьеристка.
– Типун тебе на язык! Да как же тебе не стыдно! – Светлана Фоминична с громким стуком поставила чашку на стол, расплескав чай.
Обе дамы обладали железным характером, и скандал был неминуем.
– Клавдия Семеновна, а помогите нам с Генрихом Карловичем выбрать гортензию для букета, – вмешалась Глаша, мягко направляя разговор в другое русло. – Столько ее в этом году, не знаю куда девать. И себе возьмете заодно. А я завтра сама зайду, приглашу ее на чай, может быть, человек стесняется. А вы, Светлана Фоминична, приводите Николь, пусть с моими детьми познакомится, все веселее будет. Друзей найдет и быстрее привыкнет.
И гроза миновала.
Клава, тяжело поднявшись, поковыляла вслед за Ташей.
– Вот ведьма, – тихо выругалась ей вслед Светлана Фоминична.
– Ты на Клаву не сердись, – все так же тихо ответил ей Григорий Антонович. – Правдорубка она, но баба неплохая.
– Да знаю я, знаю. Ой, ну что она в эти кексы свои кладет? – Не выдержав, Светлана Фоминична взяла кекс из новой порции, которую принесла Катя. – Читай, Антоныч, свой стих, все заждались уже, наверное.
* * *
День никак не заканчивался. Наполненный самыми страшными звуками – шарканьем войлочных тапок, железным звоном суден, переговорами медсестер с «гостями», как здесь называли оставленных за семейным бортом стариков, шумом слишком громко работающего телевизора и запахами. Запахи были хуже всего – лекарств и старости. И как люди живут здесь годами? Зачем так мучиться на закате жизни? Поверить в то, что кто-то считает такое существование нормальным, Анна Ивановна решительно отказывалась.