В Дракино его встретил Петр Тимофеевич Полозов, сильно состарившийся брат Федосьи Тимофеевны, живший в имении по соседству. В отсутствии Невельских он взял на себя труд присматривать за пустым домом и, сам того не заметив, переселился в него. Пока он брел за племянником со свечой в руке по темным нетопленным комнатам, Невельской старался и все никак не мог придумать, чего бы такое сказать старику, чтобы тот успокоился и ушел к себе, а Петр Тимофеевич от волнения то и дело запинался в темноте о пороги, ловил дорогого гостя за твердую, непослушную с мороза руку и говорил, говорил, говорил. Не только домашняя шубейка, но и самый голос его источали аромат ветхости и усталости от жизни. В голове у него, очевидно, что-то поменялось местами, отчего Петр Тимофеевич события далекого прошлого почитал за недавние, рассказывая так удачно заехавшему племяннику о своих приключениях на Волге.
Он и в самом деле командовал отрядом гардкоутов, охотившихся на речных разбойников, но было это более тридцати лет назад — во время большой войны с Наполеоном.
— А скажи, дядя, — прервал его Невельской. — Правда ли, что матушка дворовую девку свою убила?
Полозов остановился у раскрытой уже было двери, из которой ощутимо повеяло теплом, и, склонив голову к правому плечу, смотрел на племянника. Лицо его освещалось одним огоньком свечи. Огонек этот на сквозняке то прыгал, то начинал стелиться, напоминая скорее каплю ожившей и непокорной воды, а Петр Тимофеевич молчал, непрестанно меняясь лицом и как будто бы корчил рожи. Пляска теней на его физиономии прекратилась, когда кто-то внутри комнаты, очевидно, устав ждать и озябнув, гулко захлопнул дверь.
— Не было этого, Геннадий Иванович, — торжественно проговорил отставной моряк. — Пять ударов розгами сестрица ей присудила. Девушка сама утопилась потом. Нервная была… У кого хочешь спроси.
— Я спрошу, — сказал Невельской.
Он уже слышал историю о пяти розгах от мужа своей сестры. Павел Антонович особо подчеркивал, что и в суде говорил то же самое. Однако в документе, прочтенном почти год назад в адмиральском салоне «Ингерманланда», черным по белому сообщалось о связанных у покойницы руках. Выходило, что перед смертью она либо сама себя связала, либо кто-то соврал. Понятно было, зачем стали бы врать Невельские, а также вся их родня. Неясными оставались возможные мотивы того, кто составлял документ. Если допустить, что он солгал, конечно.
— Кто у тебя там? — спросил Невельской, кивая на дверь.
— Помощник, — ответил Полозов. — Заходи, не то окоченеем вовсе.