Впрочем, не только чайки и снег стали белее обычного. Явилась ли причиной тому радость от окончания путешествия или природа действительно хотела сделать прибывшим подарок, но в те несколько часов, что потребовались «Байкалу» на проход через Авачинскую бухту, постановку на якорь и работу по свертыванию парусного вооружения, весь окружающий мир старался превзойти самого себя — морская вода зеленела ярче, небо синело пронзительней, чем всегда, воздух искрился и от свежести, казалось, похрустывал. Корякский вулкан, царивший над панорамой сопок, напоминал уснувшего среди мелюзги громадного зверя. Длинные снежные ленты струились по его склонам, как полосы на спине и боках невероятного в своем величии белого тигра. Этот зверь явился сюда из мира настолько огромного, что не одни лишь люди, но даже сама бухта и прижимавшиеся к ней со всех сторон сопки смиренно осознавали свою малость.
Выходя в конце прошлого лета из Кронштадта, Невельской допускал, что мог вообще не явиться в Петропавловскую гавань. Если бы ему удалось передать весь груз со своего транспорта на другое русское судно в гавани Гонолулу на Сандвичевых островах[92], оттуда он бы направил «Байкал» прямиком к Сахалину, а затем в устье Амура. Это давало ему еще один дополнительный месяц на опись берегов и поиск судоходного фарватера в лимане реки. Однако по ряду причин передача груза не состоялась, и транспорт «Иртыш», ожидавший его в Гонолулу, готовился теперь принять все доставленные из России товары уже здесь, на Камчатке. В Охотск Невельской идти не собирался. Груз туда должен был доставить «Иртыш». Ни команда, ни офицеры «Байкала» об этом пока ничего не знали.
На борту закипела работа, обыкновенно предшествующая разгрузке судна, но командир не отправился на берег. Начальник Камчатки прислал за ним шлюпку, которая через полчаса пустого ожидания ушла восвояси. Невельской спешил и потому хотел лично участвовать во всем, что касалось скорейшего продолжения похода. В этом плавании спешка сделалась его второй натурой. Он торопил каждое мгновение — ходил, ел, спал и даже стоял на шканцах поспешнее, чем всегда. Незадача в Гонолулу отняла у него целый месяц, и теперь он жаждал хоть что-то наверстать. Мысли о переходе через два океана в сроки небывалые для транспортного судна если и радовали, то лишь на короткие промежутки — те самые, что были потребны Геннадию Ивановичу на мимолетный, едва замечаемый им самим отдых. Во все остальное время он был беспокоен, подгонял, требовал, следил, чтобы никто на борту не проживал праздно ни одной лишней минуты.