В 1911 г. отец был назначен начальником штаба в крепость Усть-Двинск, где служил до войны 1914 г. Из жизни в крепости у меня ярко сохранились в памяти 3 эпизода, связанные с отцом. В конце декабря 1911 г. мы сидели с мамой в папином кабинете (здесь у нас была хорош. 6-тикомнатн. квартира). Это была самая уютная комната. Мама сидела в углу и что-то шила (она хорошо шила), а мы с папой сидели у его письмен, стола. Он оч. хорошо рисовал и показывал мне свои рисунки. На склееных нескольких листах были изображены военные верхом на лошадях, а посреди стоял пожилой офицер с длинным кнутом. Себя он изобразил последним, и лошадь у него встала на дыбы, а у него слетела с головы фуражка.
Конечно, он и рассказывал что-нибудь, но что — не помню. Эти изображения были в красках. И на нем была черная военная гимнастерка, вернее мундир и синие рейтузы. Значит, это было его изображение, когда он служил в кирасирск. полку. Я тоже оч. любила рисовать и много рисовала, но мои рисунки были очень однообразны, я рисовала женщин, причем все шли в одну сторону, но платья и шляпы были разные. Вот после этого вечера и рассмотра папиных рисунков я стала тоже рисовать лошадей, но они в противоположность изображаемым женщинам шли слева направо. Прошло с тех пор 67 лет, но у меня перед глазами эти папины рисунки, точно я их видела вчера. Он добродушно улыбался, разглядывая моих разнаряженных дам. Весной в 1912 г. к празднику Пасхи (папа был неверующим, да и мама не отличалась религиозностью) делалась в квартире генеральн. уборка, пеклось и жарилось много вкусного, а меня с папой мама отправила на одну небольшую станцию, недалеко от крепости, чтобы купить к праздничному столу гиацинтов. Ехать на поезде надо было 3–4 остановки, а на той остановке, где нам надо было выходить, поезд стоял 2 м.[1] Папа в поезде встретил знакомого врача-латыша Карла Иван. Балтын, и будучи весьма общител. характера, с ним так заговорился, что не заметил, как поезд уже тронулся. Он не долго думая меня подтолкнул со ступеньки вагона и я упала и поцарапала себе нос. Когда мы вернулись домой, ему порядком досталось от мамы. Особенно приятное воспоминание у меня сохранилось о встрече 1914 г. У нас была оч. большая гостиная с 4 окнами и очень холодная, зимою мы ею не пользовались. Но по случаю Нового года ее хорошо натопили. У меня была большая елка, украшали мы ее тоже с папой и моей немкой, чрезвычайно молчаливой особой — бабушка говорила: «Не знаю, чему можно у нее научиться». Действительно, жила она у нас 3 года, но я совсем не помню, как я училась немецкому языку, но зато она меня научила 3 видам вязанья. Это мне очень пригодилось в жизни. Под елкой мне и 4 приглашенным детям было положено по коробочке шоколадн. конфет и по небольшой игрушке. У папы к этому времени был приобретен граммофон в виде ящика, без трубы, — он нам заводил польки и еще какие-то марши и мы немного потанцевали. А когда дети ушли, папа проиграл пластинки из Веселой вдовы — Пойду к Максиму я — Арию Данилы, Мой любимый старый дед из Продавца птиц — Целлера — В селе пастушка раз жила — и из Мартина рудокопа. Наверное, игралось и другое. А мы с ним отплясывали и так увлеклись, что мама насилу нас вытащила, чтобы мне ложиться спать. Видно этот вечер и ему был памятен и приятен, потому что в одном своем письме 1937 г. он тоже мне написал — А помнишь, как мы с тобой отплясывали под Новый год. Я же всю жизнь из оперетт больше всего люблю эти арии.