Смутно, краем сознания, он понимал, куда угодил, но старался об этом не думать. В голове возникали из ниоткуда обрывки воспоминаний, какие-то сцены, увиденные то ли по телевизору, то ли вообще придуманные. Люди, здания, машины. Разум старался заместить ничто чем-то. У него это плохо получалось.
Наконец, ему почудилось, что он слышит песню. Далекую, еле различимую. Не открывая глаз, он пошел на звук.
Пели неумело, на два голоса, причем один безбожно картавил, а второй постоянно фальшивил. Сперва пели что-то ему незнакомое, заунывное про «грусть и тоску безысходную». Продолжили совсем уж древней «эх, дубинушка, ухнем».
Тьма приобрела красный дрожащий оттенок, и Макс открыл глаза.
Совсем недалеко горел костер. У костра друг напротив друга сидели двое. Один подкладывал сухие ветки, не забывая петь. Второй кутался в шинель, прихлебывал из помятой кружки что-то дымящееся, и словно нехотя подпевал.
Макс шагнул в маленький круг света.
— Здравствуйте.
— Да ухнем! — закончил петь тот, что с кружкой, и замолчал.
Оба посмотрели на гостя.
— Здгавствуйте, молодой человек, — сказал тот, кто подкладывал ветки, и прищурился, будто плохо видел. — Какими судьбами в наших кгаях?
— Гимназист наверно, — меланхолично предположил второй. — Занятия кончились. Свободы захотелось. А где лучшая свобода, как не в глухих лесах?
Оба чем-то неуловимо напоминали друг друга. Оба были с небольшими бородками. Один сверкал лысиной, бороденка у него была пегая и клочковатая. У второго волосы, как и борода, были ухоженными, расчесанными и блестели, будто покрытые чем-то вроде масла.
— Глупости ты говогишь, — внезапно взорвался лысый. — Опять, как и всегда, одни сплошные агхиглупые глупости. Ну какой из него гимназист? Ты посмотги. Одежка-то какова? А сукно? А пуговицы где начищенные? Мастеговой он. И штаны, глянь, с заплатками.
Второй вздохнул, отпил из кружки.
— Всюду тебе, Вольдемар, пролетариат мерещится. Если очень хочешь, пусть будет мастеровой. Это мало важно.
— Кто вы такие? — прошептал Макс.
— А сам как думаешь? — хитро прищурился лысый.
— Неправильный вопрос задаете, юноша, — сказал второй. — Неважно кто мы. Важно где мы. Это место — своего рода чистилище. А мы, стало быть, безымянные души, ждущие своей участи. Что в имени тебе моем, как говорится.
Лысый крякнул.
— Какой уж год здесь сидим, а твое величество все пго чистилище талдычит. Забудь поповские сказки. Было бы это чистилище, нас бы давно уже здесь не было.
Второй пожал плечами.
— Почему? Мы оба при жизни сильно нагрешили. И, судя по всему, примерно одинаково. Вот и сидим здесь. Вдвоем. Песни поем.