Первое, что Борис сказал: «Я испортил тебе день рождения». Она стала уверять, что ничего страшного. Потом он уже более напористо спросил, где она была все это время. Она, вся опустошенная, уставшая, хотевшая спать и есть, с мокрыми, промерзшими до костей ногами, грязными руками, которые не мыла больше суток, и непричесанная, пожав плечами, тихо ответила: «На работе». У нее даже не было возможности переодеть белье. Она еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Это был самый страшный, самый худший день рождения в ее жизни. Она переключилась на его болячки, стала спрашивать, как попал в больницу, на какой машине и с кем. Выяснилось, что он возвращался домой и не справился с рулевым управлением из-за растаявшего на дороге снега, резина была нешипованная. УАЗ влетел в бетонную остановку. Слава всевышнему, что она там стояла целый век и пусть еще век простоит, иначе бы он вылетел в кювет и скатился бы в овраг, и кто знает, какой исход был бы у этой аварии. По его словам, состояние машины было безнадежное, он остался живым чудом и только чудом.
Борис лежал в постели немощный, весь в гипсе, ему сделали операцию под утро, когда привезли в больницу. В сломанную ключицу вставили спицу, прооперировали ногу, на нем было множество гематом и ссадин. Он держал жену за руку и не хотел отпускать. Было почти девять часов, и больница для посетителей закрывалась. Не знаю, для чего, но его родители остались в больнице, они то ли кого-то ждали, поговорить, то ли что-то еще. В общем, она поехала домой на такси, так как в поселок автобусы ходили только до семи вечера. Приехав, она наконец-то сняла эти дурацкие, мокрые, тяжелые сапоги. Ноги на самом деле запрели, у них был ужасный вид. Она сутки проходила в обуви, и кожа стала сама отслаиваться, даже не нужно было принимать усилий, чтобы оторвать ее. Умывшись ледяной водой, она выпила чашку холодного черного чая с молоком и съела один кусочек белого хлеба, больше поесть было нечего. Видимо, впопыхах никто ничего не успел приготовить. Родители еще были в городе, и она, заперев дом на ключ изнутри, прошла в свою комнату, где, свернувшись калачиком, уснула. Только на следующее утро, проснувшись, чтобы ехать на работу, она увидела его родителей, во сколько они пришли, она даже не заметила.
Шло время. Муж лежал в больнице и потихоньку поправлялся. На работе был аврал; дело Куропаткиной уже рассматривалось судом.
Вся деревня следила за этими событиями, все только и судачили о произошедшем. Как Мукашка и предполагала, детям Ники было несладко: их дразнили сверстники за то, что мама изменяла с братом папы, соседи не давали прохода. Не знаю зачем, но Мукашку вызвали в суд, где она сидела позади всех. Когда судья спросила о моральном и материальном ущербе, причиненным этой семье, дочь Ники и их представитель стали перечислять, сколько денег было потрачено на организацию похорон, за сколько купили церковные свечи, сколько пирогов испекли, сколько на них ушло муки, мяса и т. д. «Сучья свадьба» — я никогда не забуду эти слова. Да, судья так и сказала: «У вас не похороны, а сучья свадьба. Вы бы еще сюда мыло посчитали, которым гости руки мыли». Все были ошарашены, в том числе и Мукашка. У нее в голове никак не укладывалось, что судья, умная и образованная, могла сказать такие нехорошие слова, еще и той, у кого умерла мама. Да, мы все понимаем, что мать сама виновата, но причем здесь дети, зачем и так травмированных детей добивать? В зале начался гул, люди стали возмущаться все громче и громче, пока судья не ударила своим деревянным молоточком по столу. Снова в душном зале воцарилась тишина.