Ощущает она свою плоть, ощущает жгуче, нетерпеливо… и, если зажмурить глаза, видит какие-то красные пятна. Беспокойные, мечущиеся, яркие, как лужи крови на снегу, когда режут скотину, а если глаза открыть, то все вокруг будто льется в нее, как тающая снеговая вода — в жестяной желоб…
— Ик… ик… — икает вдруг Шандор Пап и глотает слюну. Потом перешагивает через стул, как через маленькую лошадку, и без лишних слов хватает Илонку…
Несколько мужиков, что хотели собраться у Макры, бредут потихоньку в сторону Коццега.
— Не заглянуть ли к Лайошу Ямбору?.. — говорит один, задумчиво глядя на распахнутые ворота. Так и случилось, что сначала набились они в хату к Лайошу Ямбору. Как пчелиный рой, который прицелился сесть на одно дерево, а сел на другое. Вино и здесь есть, только в кладовую за ним выйти, а когда уж на столе оно стоит, так не уносить же его обратно.
— Куда этот Шандор Пап подевался? Уж должен бы прийти, — говорит кто-то недовольно.
— Может… ждет нас у Шандора Макры, — отвечает Лайош Ямбор осторожно.
— Шел бы сюда. Он один, а нас много, вот и шел бы к нам.
И то правда.
— Да ведь Шандор Пап для Эсени старается, — говорит другой мужик.
— Для Эсени? Хо-хо… вот уж для кого я бы не стал стараться… — качает головой Лайош Ямбор, и тут, хочешь не хочешь, надо наливать.
Однако ж послали все-таки за Шандором Папом: если он у Макры, так пусть сюда приходит поскорей. И хозяев приводит.
Отправили за ним Косорукого Бикаи, который хоть и парень еще, а право голоса на выборах старосты уже имеет.
Входит он в калитку, а Шандор Пап в это время шарит по дверям горницы — выйти хочет, да не с той стороны щеколду ищет. Темно, конечно, в горнице — однако не потому он открыть не может, что темно, а потому, что руки трясутся. Пожалуй, и нашел бы щеколду, так не сумел бы ее ухватить. К тому же не находит. Потому что в голове у него черт знает что творится.
Хохотать ему хочется — не то от радости, не то от горя. Странное все-таки существо — человек: сразу чувствует все, что может чувствовать. И необозримое добро, и необозримое зло, и брезгливость, и голод… По всему телу бродят щекотно мурашки от касания белой, до умопомрачения белой кожи Илонки Киш. Рука его все ощупывает доски двери — тут звякает щеколда, и на пороге появляется Косорукий Бикаи, который видит лишь, что ничего не видит. Если не считать какую-то расплывчатую белизну там, где стоит диван, и еще запах какой-то необычный… но не успевает ничего понять, потому что руки Шандора Папа хватают его за грудки и вышвыривают в сени.
— Ты… — только и говорит Шандор Пап, и кулаком трясет у него перед носом. И уходит.