Ферко еще прежде заметил, где кувшин стоит, и вот уж бежит с ним в клеть. Вино у них в клети хранится. Правда, есть на дворе большой погреб, да в нем воды — чуть не до самого потолка. А в клети, в бочках, ровно тринадцать гектолитров крепкого, молодого вина. Весь потолок и стены здесь красным забрызганы, будто кто их нарочно вином кропил. Это мушт, когда бродил, пробки вышибал из бочек.
Ферко кран открывает, осторожно, чтоб ни капли не пролить, подставляет кувшин. Тащит в горницу.
А возле клети, будто случайно здесь оказался, Балинт Сапора топчется, с березовым веником возится: ждет, чтоб молодой хозяин и его угостил. Однако Ферко на него даже не смотрит, старательно запирает за собой клеть на замок.
— Как у Пегого хвост подвязан, смотри-ка, — бросает он работнику мимоходом просто потому, что ничего больше не может придумать.
В горнице сваты или шаферы — когда как их называют — уже за столом сидят. И в усах у Лайоша Ямбора уже крошки пирога.
— Эх… до чего хороши пироги у вас, хозяюшка, — говорит Ямбор и за другим пирогом тянется. А сам на кувшин косится. Где это сказано, что, коли человек сватом назначен, так ему ни есть, ни пить нельзя. Что до самого Лайоша Ямбора, так он целую неделю готовился, живот берег к помолвке да к свадьбе. Не зря ж он его берег! И теперь пироги в него проскакивают, будто снопы в молотилку в неурожайный год. А вообще Ямбор молодой еще мужик, всего года три как женился, но успел произвести на свет двоих ребятишек. Волосы у него красные, как огонь, а передних зубов нет до самых клыков, так что когда он смеется, людям кажется, будто у него одни клыки во рту. На правой щеке у Лайоша большая бородавка, лицо всегда бледное, морщинистое. Непонятно, в чем душа держится. Злые языки говорят, мол, оттого он такой тощий, что жена у него на диво толстая. Кто-то божился, что однажды летом на сто тридцать кило она потянула. Это летом было — а сколько ж в ней теперь, зимой?
Булькает вино, наливаясь в стаканы; первый сват, Янош Багди, свой стакан поднимает и держит его, задумавшись; Лайош Ямбор, который уж и выпил было, торопливо опускает руку, моргает сконфуженно.
— Славным хозяевам, Габору Тоту и супруге его на доброе здравие, — произносит Багди свою первую речь, вроде как для пробы, чтобы потом, в самую торжественную минуту, не подвел его голос.
В жилой горнице Геза окончательно пряжку наладил; осмотрев ремень, вдергивает его в штаны. Невесело слушает голоса, доносящиеся из-за дверей: степенные речи Яноша Багди, визгливый смех Ямбора. Вот Геза внимательней начинает прислушиваться. Ишь, что этот пустобрех мелет…