Присяжные заседатели один за другим выходили из совещательной комнаты и становились перед присутствием суда. Раздался голос председателя:
— Господин старшина! Не угодно ли вам прочитать вопросы суда и ваши ответы.
Старшина, держа в руках вопросный лист, начал читать:
— Виновен ли подсудимый, дворянин Никандр Ичалов, 22-х лет, в том…
При слове «Ичалов» возле меня кто-то дрогнул. Я оглянулся… Анна Дмитриевна поднялась со своего стула с совершенно изменившимся лицом; она смотрела неопределенно вдаль и вся дрожала.
— Что, обвинили? — спросила она у меня.
— Не мешайте! Дайте дослушать, — сказал я шепотом.
Старшина присяжных дочитал первый вопрос и остановился, чтобы дать понять, что засим последует ответ.
Анна Дмитриевна так сильно схватила меня за руку, что я пошатнулся.
Я снова взглянул на нее. Она, казалось, вся обратилась в слух.
«Да, виновен!» — раздался вердикт присяжных.
При этих словах Боброва вскрикнула каким-то раздраженным, отчаянным голосом и без чувств опустилась на стул.
— Наконец! — раздался чей-то звучный голос, который заставил всех вздрогнуть.
Это слово было произнесено Ичаловым.
Председатель объявил заседание прерванным до вывода лица, с которым сделалось дурно. Он отдал соответственное приказание судебному приставу. Присяжные было направились обратно в совещательную комнату. В это мгновение Боброва пришла в себя и, поднявшись со стула, направилась к маленькой перегородке, отделявшей ложу публики от залы заседания. Волосы ее распустились и упали на плечи длинными черными волнами.
— Постойте, ради бога, постойте! — произнесла она слабым, но внятным голосом. — Я виновата, не он. Выслушайте меня, я убила Елену Русланову!
Затем, падая на колени и подняв обе руки кверху, как бы умоляя о пощаде, она сказала, обернувшись к Ичалову:
— Простите мое малодушие… простите мне мою трусость, Ичалов!..
Такой же крик, как и в первый раз, завершил ее слова; она грохнулась на пол.
Все это произошло в несколько секунд.
Председатель удалил присяжных. Боброву, по его приказанию, вынесли: она была в обмороке.
Ее отнесли в одну из комнат, в которых помещалась канцелярия суда. Медик стал хлопотать подле нее, и ему удалось привести ее в чувство.
По странной случайности в медике я узнал Тархова. Это особенно обрадовало меня, потому что Тархов был домашним врачом Бобровых и мог сделать вывод о душевном состоянии ее вернее, нежели кто-либо другой из его товарищей по профессии.
Когда все несколько успокоились, председатель предложил секретарю записать в протокол показания Бобровой. Затем он обратился к прокурору, прося его дать свое заключение по поводу слов, произнесенных девицей Анной Дмитриевной Бобровой.