— Как передать вам ужас, в который повергло меня это событие? Совесть меня грызла. Отчего я не закричал, не остановил Анну Дмитриевну? Она с испугу уронила бы бритву, и Русланова была бы спасена.
— Имели ли вы на другой день свидание с Бобровой?
— Да. На следующее утро я встал очень рано и велел лакею уложить кое-какие вещи в чемодан. Я успел за ночь решить, что мне оставаться в городе невозможно. Рана моя могла бы возбудить толки. «Наконец, почем знать, — думал я, — может, кто-нибудь и видел меня сходящим с лестницы, перелезающим через забор». Одно затрудняло: что делать с бритвой и диадемой? Пока лакей укладывал мои вещи, я вышел на улицу и направился к дому, в котором живут Бобровы. Их лакей не удивился моему раннему появлению, потому что я был дружен с майором и часто ходил к нему в разное время дня. Он сказал мне, что хозяина нет дома: он в деревне. Анна Дмитриевна уже встала. Услыхав мой голос, она вышла в переднюю и позвала меня в зал. Кто увидал бы ее в эту минуту, в том не могло бы оставаться ни малейшего сомнения, что тяжкое преступление легло ей на душу. «Где бритва? — спросила она у меня торопливо. — Дайте бритву, иначе брат заметит ее отсутствие». Я подал ей бритву и диадему. Взяв бритву, она возвратила мне диадему, сказав: «Сохраните ее у себя еще немного времени, и я куплю у вас ее ценой моей руки; делайте так, как говорю, это нужно. Теперь ступайте отсюда. Брат сейчас вернется, нельзя, чтобы он застал вас здесь. Я буду твоею…» С этим словом она быстро удалилась, захлопнув за собой двери. Идя домой, я встретился с ее братом, возвращавшимся из деревни на тройке; он меня не заметил. Дома я застал вещи мои уложенными. Я послал за извозчиком и сказал людям, что еду в деревню к отцу. На самом же деле я не знал, куда деваться. Отъехав недалеко от дома, я велел извозчику везти меня к московской железной дороге. Приехав в Москву, я вспомнил, что не имею с собой письменного вида, и не знал, куда деться. К матери и к сестрам с больной рукой я опасался заехать, притом же я был до того напуган ужасным убийством, что ожидал за собой погони. На каждой станции мне казалось, что жандармы смотрят на меня подозрительно; наконец, я решился остановиться в гостинице «Мир», где меня вовсе не знали.
Диадема тяготила меня. Я не знал, куда мне ее спрятать, но бросить ее, имея в виду награду, которая мне была за нее обещана, было выше моих сил. Я носил ее в кармане и беспрестанно ощупывал: на своем ли она месте. Между тем опасение, что вот явятся ко мне с обыском и найдут диадему, все более и более страшило меня и приводило в лихорадочное состояние. 22-го октября я рано вышел из гостиницы с твердым намерением расстаться, наконец, с моим тяжелым грузом. Идя к реке с тем, чтобы бросить диадему в воду, я случайно натолкнулся на вывеску: «Скорый сбыт всяких вещей. Покупка и продажа. Ссуда под залоги». У меня явилась сначала мысль заложить диадему, с тем чтобы выкупить ее впоследствии через подставное лицо. В моем положении такое дело мне показалось возможным. Я вернулся в гостиницу, запер диадему в свою дорожную шкатулку и отправился в тот дом, где прочел вывеску. Меня принял хозяин конторы, оказавшийся Аароном; я объяснил ему, в чем дело, и просил его отправиться со мной в гостиницу. У себя в номере я показал диадему и, чтобы придать более вероятия тому, что бриллианты мои собственные, рассказал ему длинную историю о том, что я проигрался в карты и нуждаюсь в деньгах. Еврей привязался к тому, что оправа на диадеме изогнута и что одного камня недостает, и предложил за нее 300 рублей. «Я не хочу продавать ее, я хочу только ее заложить». — «И это можно, — сказал он. — Приходите ко мне в контору, я вам эту сумму выдам. Но если через один месяц вы денег не внесете — вещь эта будет моей. Поэтому вы дадите мне расписку в том, что продали ее в мою полную собственность. Если через месяц вы не явитесь с деньгами — тогда я оставлю ее за собой». Я сделал вид, что соглашаюсь, и обещал занести ему ее на другой день.