А никто его не просил.
Людмила Аркадьевна оцарапала его взглядом рыси и, подравнивая пилкой ногти, слепила фразу:
- Ну что ж, Александр Иванович, я вижу, что отдыхать на юге для вас не полезно. - Людмила Аркадьевна занималась в театральной самодеятельной группе, очень правильно артикулировала, огласовывала, улыбаясь при том, и фразы у нее выходили похожими на длинные связи маленьких сосисочек в целлофане.
Директор встретил Петрова шумно. Охлопал ему плечи и загривок.
- Ну как? - спросил.
- Мало, - сказал Петров.
- Отдыха всем не хватает, - согласился директор. - А ты зачем пришел?
Петров отчетливо разглядел в его глазах приметы страха.
- Я, Арсений, пришел тебе долг отдать - сотню. Спасибо.
- А-а... Ну что ж. Как говорится. А я сейчас собираюсь отдохнуть. Август - месяц директорский.
На столе у Арсения лежала книжка в лакированной обложке.
- Что читаешь? - спросил Петров, чтобы оттенок светскости в их разговоре все же не исчезал.
- Один приятель хороший прислал свой роман - "Волосы Вереники". Слушай, Петров, ты все знаешь, Волосы Вереники - это у Льва в районе хвоста?
Он проводил Петрова до двери, бодро потряхивая грузными плечами, но страх в его глазах был неизбывен.
- Что с ним? - спросил Петров у Людмилы Аркадьевны. - Чего боится?
Секретарша отложила пилку, деловито придвинула к себе пачку писем, принялась было разбирать, но тут же оттолкнула их. Завела глаза к небу, синевшему за открытой балконной дверью.
- Мы баллотируемся в академию, - сказала она почти с ужасом. И вдруг заплакала.
Поднимаясь к себе на третий этаж, Петров думал, что неплохо бы устроить в их институте праздник горных славян Зимнижар - как бы все друг друга полюбили.
В институт Петров ходил два раза в неделю: считалось, что ученые работают дома и в библиотеке; собственно, так оно и было - разве можно думать и размышлять в комнате, где стоят пятнадцать столов и за каждым из них сидит кандидат или доктор наук, не чуждый иронии.
После юга Петров выглядел просветленным и грустным, седина в сочетании с загаром заострила его черты - глаза его решительно и резко заблестели. Небритость, грозящая вот-вот превратиться в бороду, придала его лицу вдохновенное выражение.
"Влюбились, влюбились. И не пытайтесь вспомнить, какой была правда. Правда преобразуется в чувства, в седые волосы. В памяти же остается лишь правдоподобие. Но чаще и надежнее мы помним ложь". Такую записку, подписанную заведующей отделом Лидией Алексеевной Яркиной, Петров нашел однажды у себя на столе. На двенадцати столах стояли цветы - эти столы принадлежали дамам. Остальные три, в том числе и петровский, были голыми и блистающими. Петров попытался представить Женьку Плошкина, его жену Ольгу, Ольгиного папашу, причмокивающего мокрыми от восхищения и зависти губами, но видел только Любу. Она тянула вверх загорелую руку и махала ему. И тоска в ее глазах - может быть, только на тот день и на тот час - была неподдельной. И эта Любина тоска возвысила Петрова над всеми учеными столами и их владельцами - суетливыми кандидатами и домовитыми докторами.