Они какое-то время сидели молча, слушали музыку и по очереди затягивались самокруткой.
– Ты не устал от такой жизни? – спросила она.
– Какой?
– Сам знаешь какой. Опасной. Непредсказуемой.
Фалько качнул головой:
– Разве бывает другая? Кто-то верит, конечно, что бывает. А это не так. Но ты-то знаешь, что она всегда такая.
– Да мы с тобой знаем, а вот другие – нет. В этом вся разница.
– Верно.
Мойра вытянула вперед прикрытый рукавом обрубок.
– Мы познакомились в двадцать втором году.
Фалько улыбнулся – прошлое оживало.
– Город пылал до самой гавани. Ты поднялась на борт вся в черном… рука на перевязи… Оглядывалась по сторонам с каким-то вызовом… Больная, в сильном жару… Смертельно бледная и божественно красивая…
– Это была другая Мойра. – Левой рукой она сжала его запястье. – Das Dort ist niemals Hier… Ты читал Шиллера?
– Нет.
– «Там не будет вечно здесь»[19].
– Да я понял. Чтобы догадаться, не надо быть Шерлоком Холмсом.
– Любишь ты прикидываться дикарем.
– Клянусь, я не знаю, кто такой был этот Шиллер… Композитор?
– Молчи, идиот!
Самокрутка догорела.
Фалько затянулся в последний раз и погасил крошечный окурок. Потом налил себе в стакан еще абсента и воды.
– Мне понравилось тогда, как ты на меня смотрел, – Мойра говорила врастяжку, разделяя слова долгими паузами, словно засыпая. – И как подошел с такой детской улыбкой… предложил помочь… Потом я узнала, что ты дал денег морякам, чтоб устроили меня получше… А в Афинах пришел навестить меня в больнице.
– Я хотел тебя.
– Ну и получил, чего хотел. И тебя не смутило, что у меня нет руки… Ну, или ты притворился, что тебя это не смущает. Когда мы разделись и легли, я думала, тебе будет неприятно касаться моего изувеченного тела.
– Есть рука или нет – неважно. Ты была божественно красива.
– А как я завывала, помнишь? Как сука в поре… Ты заткнул мне рот ладонью, как кляпом, чтобы не переполошить соседей, а я искусала твою руку до крови.
– А ночью плакала. Думала, я сплю.
– Это не из-за тебя.
– Знаю. Потому и не стал тебя утешать. Притворился спящим.
– Я вспоминала Смирну… Всех, кто там погиб… Мужа. Сына.
– Понимаю.
Граммофон замолчал, но Мойра ничего не сказала и не шевельнулась. Не хотелось вставать и Фалько. Он впал в истомное, блаженное оцепенение, и казалось, любое движение происходит замедленно. Чтобы продлить это ощущение, он протянул руку к столику и нащупал еще одну сигарету.
– Ты был совсем юным тогда, но и у тебя на сетчатке глаз отпечатались твои собственные горящие Смирны… Я слышала, как ты вставал ночью, ходил по комнате, курил, искал аспирин, когда у тебя совсем нестерпимо болела голова… – Она взглянула на него и спросила как бы вскользь: – Это продолжается?