– Нам надо увидеться сейчас же, – сказал он.
Рексач, кажется, вздохнул с облегчением.
– Я как раз намеревался предложить вам это.
– Скажите где.
– Через десять минут, напротив французского консульства.
Фалько дал отбой, вышел из кабинки и успел послать кассирше еще одну улыбку. Но на улице ощутил безмерную усталость. Даже постоял минутку, надвинув шляпу на глаза, стиснув углом губ незажженную сигарету. Хоть бы скорей подействовали таблетки, сказал он себе. Боюсь, что на сегодня – не последние.
В длинном и холодном коридоре, облицованном белой плиткой, шаги троих людей разносились гулко, доходя, казалось, до самых его потаенных уголков, зловещих и невидимых.
– Несчастье, несчастье… – бормотал Рексач.
Он вместе с полицейским посторонился, пропуская Фалько. В комнате стояло шесть мраморных столов, и на четырех лежали накрытые простынями тела. Небольшой человечек в сером халате, что-то читавший за конторкой, при появлении посетителей поднялся, пошел навстречу. Полицейский указал на стол:
– Этот.
Седой и курчавый испанец-сержант из международной жандармерии держал фуражку под мышкой и курил сигарету с золотым ободком. Он остался у двери, а Рексач и Фалько прошли за серым человечком.
– Вы единственный, кто может его опознать, – тихо, словно извиняясь, сказал Рексач.
– А что полицейский? – вполголоса спросил Фалько.
– С ним проблем не будет. Я его хорошо знаю и еще лучше подмазываю. Все сохранит в тайне.
– И то хлеб…
– Да-да-да, не беспокойтесь.
Служитель откинул простыню.
– Матерь божья… – сдавленно ахнул Рексач.
Фалько был мало склонен к сантиментам, но сейчас не смог побороть в душе острого сострадания. Он был почти потрясен открывшимся ему зрелищем. Или даже не «почти». Радисту Вильяррубия перед смертью пришлось очень несладко. И умирал он долго и тяжко. С ним позанимались обстоятельно и неторопливо.
– Посмотрите только, во что его превратили… – дрожащим голосом произнес Рексач.
Фалько и так смотрел. Ляжки, соски и половые органы прижигали сигаретой, на груди виднелись кровоподтеки и разрезы. Желтовато-бледная кожа на уровне сердца была взрезана в трех местах – лиловатые следы колотых ран располагались очень близко друг к другу. Три удара острием поставили точку в том аду, где юному радисту пришлось побывать еще при жизни.
– Он? – спросил Рексач.
– Он, конечно.
Рексач кивнул полицейскому, и тот подошел.
– Этот господин не может опознать труп. Покойный ему совершенно неизвестен.
Сержант походя мазнул безразличным взглядом по лицу Фалько:
– Это так, сеньор? Вы его не знаете?