Сгущались сумерки: в этот час глубже ложатся тени, и все, что было вблизи, отдаляется, а потом и вовсе тонет в полумраке. Французы называют это время суток «пора между волком и собакой». А Коран предписывает начать молитву, когда едва можно отличить белую нить от черной.
Фалько стоял спиной к крепостной стене, под башней форта Дар-Баруд, и в нарастающем мраке смотрел, как на дальнем конце бухты, за портом, на мысе Малабата вспыхивает и гаснет маяк. Воздух был влажен и неподвижен. Судя по расплывчатым ореолам, подрагивающим вокруг маячного огня и сощуренного янтарного глаза луны, спускался туман.
Фалько показалось, что бледный лик луны кривится не то гримасой, не то угрожающей усмешкой.
Поодаль, под горкой, при мутном свете керосинового фонаря хозяин сколоченного из досок и жести ларька, где торговали жареными сардинами и мясом на шпажках, собирал посуду, протирал на столах засаленные клеенчатые скатерти. Этот беззубый старик-мавр в бурнусе потерял к Фалько всякий интерес, когда в ответ на предложение подать что-нибудь тот только качнул головой. Но вот он окончил свои труды, погасил фонарь и побрел вниз по склону к порту.
Фалько ткнул окурок в подошву башмака, расстегнул пиджак для большей свободы движений, снял галстук. Облегчился у стены. Он всегда так поступал перед операцией, потому что одно дело – получить пулю или удар ножа в живот, когда мочевой пузырь полон, и другое – когда пуст. От инфекции спасает. Или что-то в этом роде.
Он посмотрел по сторонам, обвел взглядом темные пятна бугенвиллей, вцепившихся корнями в каменную кладку стены, едва различимые в полутьме опунции, стройные стволы пальм, темневших на фоне неба, еще только набухавшего чернотой. Все замерло, стояло полное безветрие. С берега доносился отдаленный рокот прибоя.
Сверху, от белевших в полутьме домов над стеной донесся лай какой-то одинокой собаки. Вот он смолк, и слышны стали только отдаленные удары волн.
Фалько потер веки и всмотрелся, отыскивая признаки близкой угрозы. Он ничего не увидел, но знал: враги здесь, враги выжидают. Действуют, как предписано правилами профессии и законами жизни, сообразно своим обязанностям и судьбе. Из кобуры он вытащил пистолет, из кармана пиджака – германский глушитель и, делая первые шаги вверх по склону, в три оборота привинтил его к стволу. Потом снял пиджак и перебросил его через руку, спрятав под ним оружие. Впрочем, браунинг и так было не видно – быстро темнело, – но лучше не рисковать. И предполагать худшее.
На середине подъема он осторожно сдвинул предохранитель и снял палец со спускового крючка. От привычной тяжести оружия в руке, от напряжения всех мускулов, от предельной настороженности всех органов чувств в душу вселилось нечто вроде тихого счастья. Осознанного, безмятежного спокойствия. Ощущения, что ничего не оставлено позади и ничего не ждет впереди, на дальнем конце пути.