– Мы еще поговорим об этом.
– Ладно. Как скажете.
Фалько продолжал рассматривать в бинокль надстройку с капитанским мостиком, грибы вентиляционных отдушин, две спасательные шлюпки по бортам, высокую черную трубу. Ему показалось, что на мостике началась какая-то суета, и он навел туда окуляры. Несколько человек вышли, переговариваясь, к ограждению левого борта, и теперь в бинокль он различал их лица.
Четверо мужчин и одна женщина.
У Лоренсо Фалько прожитые годы, опасности, непредсказуемость, приобретенное мастерство сцементировались в один плотный блок полезных реакций и отработанных средств защиты. Мир его был прост по форме и сложен по устройству – хитроумный часовой механизм, состоящий из автоматических реакций, деятельного и живого себялюбия, умения трезво видеть суть, мрачного и фаталистического юмора, уверенности в том, что обитает он во враждебной среде, где правят неумолимые законы и живут двуногие хищники, где, если есть воля и толика дарований, можно стать существом не менее опасным. Все это придало его характеру жестокую и равнодушную устойчивость, которую его шеф-адмирал третьим лицам объяснял как отточенную технику. Ты, однажды сказал он Фалько наедине, за хупа-хупа и виски в баре «Гранд Отеля» в Саламанке, ты – как пистолет, вмороженный в брусок льда.
Именно все это, а точнее – практический результат всего этого, позволил Фалько спокойно вернуться из порта в отель «Континенталь», подняться по ступенькам парадной лестницы, получить из рук портье записку, медленно прочесть ее, позвонить из холла Мойре Николаос, чтобы подтвердить, что принимает ее приглашение на ужин, – а после этого отправиться в бар, заказать «чинзано» с газированной водой и в ожидании официанта сесть за столик у окна, откуда открывался вид на порт и бухту.
И лишь пригубив принесенный вермут, наконец поразмышлять о том, что увидел в призматический бинокль. Что – и, главное, кого.
Он сразу узнал женщину, которая непринужденно беседовала с четырьмя спутниками. Опершись о плашкоут, жестикулировала, то кивала, то качала головой. Кожаная тужурка, косынка на шее, узкополая шляпа, из-под которой виднелись белокурые волосы. Видно, теперь она уже не стриглась так коротко, под мальчика. То ли из-за мощных линз показалось, то ли в самом деле – прошло ведь немало времени – фигура ее потеряла прежнюю тонкость, и это меняло запомнившийся Фалько образ: искаженное унижением и болью лицо с разбитыми губами и мутными страдальческими глазами в набрякших от усталости веках – лицо женщины, которой можно было дать и двадцать лет, и тридцать. Сейчас скулы были очерчены не так резко, лицо округлилось и словно дышало здоровьем и силой. Нет, она не раздалась, но стала как будто плотнее. Под тужуркой угадывалось атлетическое тело.