Аким Морев, усмехаясь, сказал:
— А «шабаш», Иван Евдокимович? Побоку?
— Придется. Нельзя с таким учеником не выпить. Не знаю, как победу кует, но выпить, видимо, не дурак.
— Благословен господь, — рявкнул шофер-великан, беря стакан с водкой.
Казалось, в его огромной руке не стакан, а наперсток и сейчас великан одним махом опрокинет содержимое в рот и даже не поморщится, а он начал тянуть, причмокивая, присвистывая, все больше и больше закидывая голову назад, — да так и выдул.
Все выпили, закусили и почему-то некоторое время молчали.
— Так, — нарушая тишину, заговорил Любченко. — Вас, товарищи, я покинуть не могу. Как хотите, сердитесь, не сердитесь, но успокоюсь только тогда, когда сдам на руки райкому. Что же делать? — Он долго смотрел на то, как его шофер грызет баранью кость, затем сказал: — Вот что, Петрарко, на Черные земли беги один. Баранчиков там сгрузишь, давай обратно. — И к академику: — Баранчиков-производителей отправляем к дамам-овечкам. А ваш шофер откуда?
— Из Астрахани, — ответил Федор Иванович, уже радостно улыбаясь, чувствуя, что с бензинчиком «дело выгорит».
— Ну, и езжай себе в Астрахань.
— А бензинчик?
— Бензинчику часть дадим сейчас, а на нашей точке — километров за сто пятьдесят отсюда — Петр Великий номер два зальет с головушкой.
— Эдак. Согласен. Да. И мясо?.. Оно уже воняет, наверное, товарищ академик, — повернувшись к Ивану Евдокимовичу, плутовски поблескивая глазами, как бы между прочим, проговорил Федор Иванович.
— Сайгак? Возьмите себе, — ответил тот, думая: «Тронулось мясо… такое не годится в подарок… Ой, врешь!» — мелькнуло у него, когда он увидел плутовские глаза шофера, но уже было поздно: согласие дано.
— Одна беда, — проговорил Любченко, — на грузовой радиатор течет.
— Колодец рядом, — вступился Аким Морев.
— Вода для радиатора не годится: соленая, — отверг Любченко.
— Федор Иванович, так вы отдайте ту, из бачка, что вчера набрали, — посоветовал академик.
— Эх! А я как в случае чего?..
Иван Евдокимович сердито развел руками:
— Вы уж готовы и дорожной пылью торговать.
2
Анна стояла на парадном крылечке, под навесом, украшенным резьбой и разрисованным сине-белыми красками. На ней было желтое в клеточку платье, утренние яркие косые лучи озолотили его. Держа козырьком руку над бровями, она смотрела в сторону пригорка, по которому спускалась шумливая машина.
Эту машину в районе знали не только ребятишки, но и каждый колхозник, не говоря уже о милиционерах. Она отличалась ото всех остальных многими свойствами и приметами: во-первых, была больше всех легковиков, семиместная, во-вторых, окрашена уже и не поймешь в какой цвет, не то в сизо-черный, не то в рыже-зеленый. Все цвета виднелись на ней, и люди говорили: «Бежит пегашка нашего директора». В-третьих, она своим невероятным шумом и грохотом всегда давала о себе знать, как пущенная с горы пустая бочка: в машине все клокотало, хрипело, скорости переводились с таким воем, что казалось, мотор вот-вот разлетится на части. Но она бегала, и многие даже завидовали Любченко: