И лишь тогда подросток понял, что задерживал дыхание. Устыдившись, он принялся убеждать себя, что тяжелый липкий страх можно победить, подчинить, надо всего лишь взять себя в руки, оценить опасность, придать ей необходимый вид и размер, как будто формируешь круглый и гладкий снежок, который легко умещается на ладони.
Глядя прямо в глаза отцу, Сергей начал сражение с собственным страхом, за которым стояли все его навязчивые идеи, все детские тревоги и юношеские сомнения. Он схватил страх под уздцы, и тот, в свою очередь, испугавшись, стал отступать, понемногу покидать тело подростка, которое взял в заложники. Вместо себя страх оставил необыкновенную ясность ума, удивительную легкость. Сердце Сережи стало биться ровнее. Мышцы шеи и рук расслабились.
Где-то справа, краем глаза, он увидел, как движется какая-то тень.
— Это рысь, — чуть слышно прошептал он. — Но я хочу, чтобы она осталась в живых, — добавил он очень серьезно.
— Почему? — выдохнул отец.
— Потому что она научила меня справляться с собственным страхом.
Иван Михайлович просветлел лицом. Как же изменился его сын! Отныне он стал взрослым. Из-под меховой шапки на охотника доверчиво смотрели темные глаза сына. Иван Михайлович отметил бледность его щек, подбородок, который в последнее время стал более твердым.
— Я уважаю твой выбор, Сережа.
С небывалой нежностью охотник прижал сына к груди, прижал не как ребенка, но как мужчину.
Александр поправил накидку на манекене «Stockman»[30] и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть изделие. Изысканный мех горностая требовал особого внимания, но мужчина был удовлетворен удавшимся декоративным орнаментом. Тут и там прикрепленные черные хвостики подчеркивали белизну накидки.
Разом навалилась усталость. Меховщик потер глаза непослушными пальцами, а затем осторожно, как старик, уселся на табурет и взглянул на часы: три часа ночи. У него было ощущение, что руки одеревенели, а в поясницу вбили те гвозди, которыми он прикреплял шкуры к раме, но, как бы то ни было, его последнее манто для выставки закончено. Ради завтрашнего дня он рискнул всем: скудными сбережениями, сырьем, выданным ему в кредит предприятием Гольдмана, и своими последними надеждами.
— Если я ее не получу, то повешусь! — проворчал Александр.
Он должен был любой ценой получить золотую медаль.
Взгляд мужчины задержался на фотографии, висящей на стене над оверлоком. «Ослепительная госпожа Андре Фонтеруа по прибытии на бал», — гласила подпись под изображением. Газетная бумага приобрела желтоватый оттенок, но Валентина оставалась блистательной: гордая посадка головы подчеркнута лисьим воротником.