А Глафира Ефимовна? Она у нас в Мордовии в ссылке была. Сама родом из прекрасного города Киева. После революции вольной птахой могла на родину улететь. Ан нет — она тут нужнее. В Киеве образованных людей много, а у нас нехватка таких. Кто же лучше её преподаст мордве русский язык? Ведь она с этим народом в горе подружилась — зачем же бросать его в радости? И осталась там, где нужней, потому что она коммунистка.
Казалось бы, только учись да радуйся.
Мы бы и радовались, кабы не кулацкая зависть. Чужое счастье богачам ненавистно. Вот они, злыдни, и стали пропихивать в интернат своих детей. С чёрного хода, обходом, обманом к нашему пирогу припускать.
Вначале тихо, тайно исподволь стали кулацкие сынки кусочки откусывать. А потом всё наглее, нахальнее. И вот уж хотят сожрать весь пирог, нас локтями отталкивают. Да как ловко!
А мы, бедняцкие дети, стали из интерната уходить.
— Отсеиваются дети бедноты, отсеиваются… — разводил руками наш директор, вздыхая горестно.
Словно мы были полова, мякина да сорняки, которые отсеивают во время веяния на ветру. Подбросят повыше на лопате — тяжёлое зерно на ток падает, а вся эта шелуха по ветру летит.
Две девочки в няньки нанялись. Трое мальчишек — кто в лавочки на побегушки поступил, кто к сапожнику в ученики, кто к паяльщику в подмастерья.
Наши учителя встревожились. И Пургасов, и Глафира Ефимовна. Даже Оля. Она очень переживала это бедствие. И всё твердила мне, всё упрашивала:
— Берёзкин, держись, пожалуйста! Пожалуйста, не отсеивайся, Берёзкин!
Ну отчего же это получалось, чепуха такая? Чего же это дети бедняков не ценили того, что давала им новая власть?
— Плохая подготовка сказывается, — утверждал директор. — Неспособность бедноты к умственному труду. Следствие вековой отсталости!
Пришёл в интернат товарищ Пальмин, позванный Глафирой Ефимовной и Пургасовым. Поговорил со всеми педагогами. И почти все винили самих отсеивающихся ребят. И ученики-де неважные, и озорники они…
Пальмин слушал, задумался. И вдруг увидел из окна меня, пробегавшего мимо учительской.
— Шумный брат! — позвал он меня. — На минутку.
Я подошёл.
— А почему же этот озорник не отсеялся? — спросил у педагогов Пальмин, указывая на меня. — Как он учится?
Педагоги ответили, что учится Берёзкин хорошо.
— Странно, странно… — проговорил Пальмин. — Вот вам и представитель бедноты, неподготовленный к умственному труду. Что-то он не подтверждает вашего правила!
— Из всякого правила бывают исключения, — сказал директор и посмотрел на меня зло.
— Так почему же ты не отсеялся, Берёзкин? — обратился ко мне Пальмин.