Я посмотрела на собственные розовые пальцы, и в этот момент все изменилось. В детстве мы с Ричардом часами играли на свалке, прыгая по крышам разбитых машин, толкая одну, прячась за другими. Свалка была полем тысяч воображаемых сражений – между демонами и волшебниками, феями и орками, троллями и гигантами. Теперь все изменилось. Свалка перестала быть площадкой для игр. Она стала реальной, и ее физические законы были загадочными и враждебными.
Я вспомнила, как странно текла кровь по запястью Эммы. Я поднялась, опираясь на небольшой кусок медной трубы. Мне почти удалось встать, когда отец швырнул в мою сторону каталитический нейтрализатор. Я отпрыгнула, порезавшись об острый край пробитого бака. Вытерев кровь о джинсы, я крикнула:
– Не бросай сюда ничего! Я здесь!
Отец с удивлением посмотрел на меня. Он забыл, что я здесь. Заметив кровь, он подошел ко мне и положил руку на плечо.
– Не бойся, малышка, – сказал он. – Бог и ангелы здесь, работают с нами. Они тебя защитят.
Я была не единственной, кто находился в поисках твердой почвы под ногами. Через полгода после аварии мамино состояние улучшилось, и мы думали, что она совершенно поправилась. Головные боли мучили ее реже, и она проводила в подвале лишь два-три дня в неделю. А потом исцеление замедлилось. Прошло уже девять месяцев. Головные боли продолжались. У мамы остались проблемы с памятью. Пару раз в неделю она просила меня приготовить завтрак уже после того, как все поели и посуда была вымыта. Мама просила меня завесить фунт тысячелистника для клиента, а я напоминала ей, что мы уже доставили траву днем раньше. Она начинала смешивать микстуру, а через минуту не помнила, какие компоненты добавила. И все приходилось выливать. Иногда она просила меня стоять рядом с ней и наблюдать, чтобы я могла сказать: «Ты уже положила лобелию. Теперь надо добавить синюю вербену».
Мама начала сомневаться, что когда-нибудь сможет вернуться к повивальному делу. Ее это печалило, но отец был просто раздавлен. Каждый раз, когда мама отказывала женщинам, лицо его мрачнело.
– А что, если мигрень начнется у меня во время родов? – твердила мама. – А вдруг я не вспомню, какие травы дала ей? И какое сердцебиение у ребенка?
В конце концов мама вернулась к работе, но убедил ее не отец. Она решила сама. Работа была частью ее самой, и она не могла просто так от нее отказаться. Насколько я помню, той зимой она приняла двух младенцев. После первых родов она вернулась домой больная и бледная, словно новая жизнь, пришедшая в мир, забрала часть ее собственной жизни. Когда ее вызвали снова, она была в подвале. Мама поехала на роды в темных очках, стараясь справиться с болью, усиливающейся от света. Когда она приехала, боль стала нестерпимой. Она пульсировала в висках, лишая способности думать. Мама заперлась в дальней комнате, а младенца приняла ее помощница.