Так, машина встала. Соберись, боец, час «Ху» настал!
– Вылазьте! – заревел голос.
Ага, предателей ещё двое. Водила и тот, что был в кабине. Вылезли. Стоим. Апостол меня держит.
– Что у вас? – закричал хивик, подлетев к машине. Этот – настоящий хивик. В форме. Его форма отличается от той, что носят немцы, но сшита по немецким лекалам.
Водила пинал переднее колесо:
– Шину проколол! Менять надо.
Хивик стал материться, водила получил по шее. Когда поток матерных слов иссяк, он осмотрел нас, кучку пленных, наших конвоиров.
– Так! Этих двоих я забираю… – Его палец указал на двоих пленных, что не были моими «мушкетёрами». – С этими справитесь. Меняйте колесо, догоняйте. Меня за опоздание… А этот что?
Это он про меня.
– Болтал много, – буркнул тот конвоир, что и «приголубил» меня.
– Так пристрелите его – и вся недолга! Что с ним нянчится!
Я оттолкнулся от Апостола. Сам стоял. Шатался, но стоял.
– Контуженый я. Очухаюсь.
– Ладно, сами решайте. Если что – валите их, нах! И время, время! Шнелер! Всё понятно?
Последний вопрос был тому, что сидел дорогой в кабине, а сейчас стоял рядом с хивиком.
Хорошо играют. Натурально. Значит, меня – пристрелить, а лежащего в кузове – не заметили. Ню-ню!
Хивик ушёл.
– Что стоим? – рявкнул «старший». – Я, что ли, колесо менять буду? Быстро, свиньи! Да, ты-то куда, контуженый? Стой, не хрен! Толку от тебя. Мешаться под ногами.
Он плюнул в мою сторону. Мушкетёры занялись шиномонтажом, конвоиры стоят, их контролят.
Меня никто не пасёт. Сейчас? Вот и Апостол смотрит на меня выжидающе. Я покачал головой, сел на траву. Нет. Их – четверо. Нас – четверо. Все настороже. Да, меня никто не пасёт, я смогу одного завалить гвоздём. Может быть. Если не промажу – «прицел»-то сбит. А дальше? соотношение 50/50 меня не устраивает. Нам ещё Пяткина нести.
Колесо сменено. Взгляд Апостола – презрительный. Рассаживаемся в прежнем порядке. Опять напротив меня – рыжий дурачёк в моих сапогах. Да-да. Я уже их застолбил. Рядом – тот, что меня бил.
Когда машина тронулась, я завалился на Апостола и шепнул ему:
– Мой – рыжий.
Апостол оттолкнул меня брезгливо, только потом до него дошёл смысл моего шёпота, глаза его увеличились от удивления. Он кивнул.
Кивок этот не остался незамеченным.
– Что? – строго спросил бивший меня.
– Курнуть бы, – прохрипел я.
Апостол опять кивнул.
Рыжий дурачок заржал:
– А бабу тебе не подогнать, краснозадый?
Едва сдержался, чтобы не ответить желаемое. Ещё раз локтем в голову может совсем поставить крест на побеге.
Сижу, болею, шатаюсь. Дорога неровная, всех шатает из стороны в сторону, а меня – вообще штормит. Гвоздь уже извлечён из гипса, зажат в кулаке. На цель даже не смотрю. Только на его ноги. И на приклады их винтовок, что упёрты в пол меж коленей.