Буревестники

Вечер был тёмным и сырым. Гнилой Угол распахнул свои шлюзы, и бесшумные волны тумана, перекатываясь через сопки, хлынули на город. В распадках туман накапливался, густел и долго стоял неподвижно, оседая липкой влагой на камнях, крышах домов, на лицах и одежде людей.

Здесь, на склонах сопок, подобно ласточкиным гнездам лепились слободки, в которых проживала городская беднота. Открытые всем ветрам, неосвещённые, со зловонными от нечистот ручьями и лужами, слободки жили в тяжёлом бредовом кошмаре. Чахотка, дизентерия, люэс в ореоле миазмов неслышными шагами ходили здесь по кривым каменистым улочкам, заходили в убогие жилища, дышали смрадом в лица людей, душили их. Сюда люди возвращались после 12-часового рабочего дня и здесь проводили вторую половину своей жизни: долго и беспокойно спали, напивались в трактирах и портерных лавках, дрались, женились, рожали рахитичных детей и заканчивали счёты с жизнью, переселяясь на Покровское кладбище. Слободки бражничали с контрабандистами, давали приют бывшим сахалинским каторжникам, прятали революционеров. Редко появлялись в слободках околоточные: в одиночку, без городовых, они чувствовали себя здесь неуютно и проходили по улицам торопливо, унося на своих спинах злобные взгляды.

Во Владивостоке было около десятка слободок, и название каждой говорило само за себя: Каторжная (переименованная три года назад в Первую Речку, так как прежнее название шокировало городские власти), Рабочая, Матросская, Корейская… На особом положении находилась Нахальная слободка, или просто Нахаловка. Разношёрстным её обитателям никто официально участков не отводил, они захватывали их самовольно, «нахально», и строили – из чего бог послал! – свои хижины. Бесхозная, она была более грязной и жуткой, чем все остальные, но зато и вела себя по отношению к власть имущим более дерзко и вызывающе, и недаром полицеймейстер Чернов называл Нахаловку по аналогии с сопкой Орлиное Гнездо «Осиным гнездом»…

Васятка Максименко, фабричный подмастерье, худой, нескладный паренёк, полумальчик-полуюноша, с пугающе тонкой шеей, очень спешил. Отпросившись у мастера проведать захворавшую тётку, которой и в природе-то не существовало, он сразу после митинга возле этнографического музея начал носиться по городу, появляясь в самых различных его уголках. Если бы какому-нибудь филеру пришло в голову последить за этим худым нескладным пареньком, он был бы немало удивлен кругом его знакомств. Васятка крутился возле казарм Сибирского флотского экипажа, заходил в подъезд аристократического особняка на Пушкинской, стучался в хибару на Первой Речке, искал кого-то в Восточном институте… И везде, находя нужных ему людей, Васятка произносил одну и ту же загадочную фразу: «Приглашают к нахалам на чаепитие». К концу дня он едва передвигал ноги, в животе голодно урчало. Однако его круглое мальчишечье лицо со светлым пушком на щеках было довольным: поручение выполнено.