.
Но большинство коммунистических теоретиков отвергали или просто не знали этой довольно точной характеристики фашизма, данной Карлом Радеком. Гораздо большую известность получила версия Льва Троцкого. По его словам, «фашизм — это последний рубеж, последнее прибежище, последний вздох издыхающего капитализма», давно предрекавшийся в марксистских сочинениях. Миллионы коммунистов и их соратников в Европе и Америке искренне верили, что фашизм — это капиталистическая реакция против сил истины и света. Вот как Майкл Гоулд в журнале New Masses ответил на высказывание поэта Эзры Паунда в поддержку фашизма: «Когда сыр портится, он становится лимбургским, и некоторым людям это нравится, в том числе и запах. Когда начинает разлагаться капиталистическое государство, оно становится фашистским»[123].
Многие коммунисты, вероятно, не поверили утверждению Троцкого, что преданные социалисты, вроде Нормана Томаса, ничем не отличаются от Адольфа Гитлера, однако вскоре им пришлось принять эту идею в приказном порядке. В 1928 году по указанию Сталина Третий Интернационал начал продвигать теорию «социал-фашизма», в которой заявлялось об отсутствии принципиальных различий между социал-демократами и фашистами или нацистами. Фашизм определялся как «боевая организация буржуазии, которая опирается на активную поддержку социал-демократии и представляет собой умеренное крыло фашизма». Согласно теории социал-фашизма, либеральный демократ и нацист «не противоречат друг другу», но, по словам Сталина, «дополняют друг друга: они не антиподы, а близнецы»[124]. Стратегия, лежавшая в основе доктрины социал-фашизма, была столь же ошибочной, как и сама теория: предполагалось, что в западных демократиях равновесие будет недолгим, а в конфликте между фашистами и коммунистами последние победят. Это убеждение наряду с общностью взглядов по большинству вопросов объединяло коммунистов и нацистов, и в Рейхстаге они голосовали обычно единодушно. Немецкие коммунисты действовали под девизами «Nach Hitler, kommen wir» («После Гитлера придем к власти мы») и «First Brown, then Red» («Сначала коричневые, потом красные»), которые они заимствовали у Москвы.
У доктрины социал-фашизма было два следствия, которые имеют непосредственное отношение к нашей дискуссии. Первое: после ее принятия все те, кто выступал против крайне левых, провозглашались союзниками фашистских крайне правых сил. На протяжении десятилетий, даже после создания Народного фронта, все, кто был против Советского Союза, рисковали быть обвиненными в принадлежности к фашизму. Даже один из основателей советского государства Лев Троцкий был назван «нацистским агентом» и лидером неудавшегося «фашистского переворота», когда Сталин решил избавиться от него. Бесчисленные жертвы сталинских репрессий обвинялись в правом уклоне, сочувствии фашизму и нацизму. В конце концов международные левые силы просто оставили за собой абсолютное право объявлять нацистами или фашистами всех, кого они хотели лишить легитимного статуса, невзирая на факты и здравый смысл. Со временем, когда нацизм стал синонимом «абсолютного зла», этот подход стал невероятно полезным оружием, которое все еще в ходу.