– Не особенно, – сказал он, – по большей части Михаэль предпочитает играть в комнате.
– Будет мило, если вы будете приходить почаще, – сказала она. – Дети смогут играть, а мы – разговаривать.
– Да, – сказал он, – попробую убедить его. Если получится.
– Отлично. – Она улыбнулась, и по его коже пробежала дрожь.
Так он встретил Кассандру.
– Я Джон, кстати, – сказал он.
– Я знаю. Ты уже говорил.
– Да, – успел он сказать до того, как Михаэль окончательно забыл о нем и он исчез.
Эмили все еще лежала в постели и смотрела на квадратик света от окна, потихоньку перемещающийся по потолку.
Почему она все еще лежит здесь?
Сейчас, после почти десяти часов, проведенных в кровати, она все еще лежит из-за депрессии или потому, что лежать с открытыми глазами в кровати – это то, что должны делать люди, у которых депрессия, и таким образом она посылает сама себе сигнал, что подавлена?
И что будет следующим этапом? Пить? Курить, стоя на каком-нибудь балконе и глядя на крыши города потухшим взором? Где проходит грань, разделяющая поступки, совершаемые под воздействием внутренней необходимости, и поступки, которые не более чем версия той или иной церемонии, посредством которой мы определяем наши чувства?
Сколько, в самом деле, людей плакали на свадьбах, или кричали от разочарования, или закидывали голову назад, когда смеялись, или касались лица своей второй половины, когда целовались, – сколько людей делали все это по некоему внутреннему побуждению, а сколько – лишь потому, что так принято делать?
Она повернулась и посмотрела на часы рядом с кроватью. Если у тебя возникают такие мысли, видимо, у тебя и правда все прошло. Никаких отговорок.
Давай. Поднимайся.
Умывшись, Эмили почти улыбнулась самой себе, вспомнив драму прошлой ночи. Рыдания и катарсис, когда она поняла, что он не хочет ее и не захочет никогда, слабость в ногах, и как она сидела на тротуаре, упиваясь жалостью к себе и сознанием того, что все рушится, и долгое-долгое падение в кровать прямо в одежде, и ощущение, что у нее нет причин желать наступления завтрашнего дня.
Странно, подумала она, странно, как легко мы концентрируем в одной точке все, что нами движет в жизни, и как сильно мы убеждаем самих себя, что без этой точки нет смысла ни в чем. И еще более странно, как быстро мы привыкаем к обратному.
Она облокотилась на раковину и почувствовала, что задыхается. Коварные слезы стояли у глаз, ждали подходящего часа, чтобы вылиться наружу. Она сглотнула и глубоко вдохнула. Да, да, удушье настоящее, это не ритуал, – все еще думала та самая часть ее мозга.