Берта написала Эктору поразительно неосторожное письмо, полное таких несообразностей, что у графа волосы встали дыбом. Он собирался упрекнуть ее в этом, как только вернется, но она сама принялась осыпать его упреками.
– Зачем вы сбежали?
– Я не в состоянии здесь оставаться: мучаюсь, дрожу, томлюсь.
– Экий вы трус! – отрезала она. Треморель хотел возразить, но она прижала палец к его губам, другой рукой указывая на дверь соседней комнаты. – Тише! Там уже битый час совещаются трое врачей. Мне не удалось подслушать ни слова. Кто знает, о чем они говорят? Не успокоюсь, пока они не уедут.
У Берты были причины тревожиться. Когда болезнь Соврези обострилась в последний раз и он начал жаловаться на мучительную лицевую невралгию и на отвратительный привкус перца во рту, доктор Р. беззвучно пробормотал какое-то слово. Простое движение губ, не больше, но оно не укрылось от Берты, и она полагала, что угадала в этом слове проблеск подозрения, означавшего для нее страшную угрозу.
Между тем, если бы у кого-нибудь и появились подозрения, они должны были немедля рассеяться. Спустя двенадцать часов симптомы совершенно переменились, и наутро больной испытывал совсем другие ощущения. Это причудливое течение болезни, это непостоянство ее признаков ставило медиков в тупик, опрокидывая все их догадки.
Последние дни Соврези уверял, что у него уже ничего не болит, и спокойно спал ночами. Правда, он высказывал разные незначительные жалобы, своей неожиданностью озадачивавшие докторов. Он слабел час от часу, таял просто на глазах – это было ясно всем.
Тогда доктор Р. потребовал созвать консилиум, и Треморель вернулся в тот момент, когда Берта с тяжелым сердцем ждала решения врачей. Наконец дверь малой гостиной отворилась, и, видя невозмутимые лица ученых мужей, отравительница несколько успокоилась.
Результаты консилиума оказались неутешительны. Все средства были испробованы и исчерпаны: было сделано все, что в человеческих силах. Крепкий организм больного также исчерпал все свои возможности.
Неподвижная, как мраморное изваяние, с глазами, полными слез, Берта выслушала этот безжалостный приговор, являя собой столь идеальное воплощение земной скорби, что даже старые врачи расчувствовались.
– О господи, неужели надежды больше нет? – воскликнула она душераздирающим голосом.
Доктор Р., хоть и с трудом, попытался ее несколько успокоить. Он произнес одну из тех двусмысленных банальных фраз, которые значат все что угодно, а в сущности – ничего и представляют собой вялую попытку утешить тех, кого утешить невозможно.