Ничего другого не оставалось. Они приблизились к постели, и Соврези соединил руки Берты и Эктора.
– Клянетесь исполнить мою волю? – спросил он.
Когда руки их соприкоснулись, оба задрожали и были близки к обмороку. Тем не менее, оба достаточно внятно ответили:
– Клянемся.
Слуги удалились, удрученные этой печальной сценой, и Берта пролепетала:
– Нет, это неблагородно, это слишком жестоко!
– Согласен, неблагородно, – шепотом отвечал Соврези, – но ничуть не более неблагородно, чем твои ласки, Берта, чем твои рукопожатия, Эктор, не более жестоко, чем ваши планы, чем ваша алчность, чем ваши надежды…
Шепот его перешел в хрип. Вскоре началась агония. От мучительных конвульсий руки и ноги его содрогались, как виноградные побеги под ветром; несколько раз он простонал:
– Холодно! Холодно!
И в самом деле тело Соврези было как лед, и согреть его было невозможно.
Весь дом пришел в отчаяние: никто не подозревал, что конец наступит столь скоро. Испуганные слуги метались взад и вперед, перешептывались: «Бедный хозяин отходит… Бедная наша госпожа…» Но вскоре конвульсии прекратились. Соврези застыл, лежа на спине; дыхание его было так слабо, что несколько раз казалось, будто все кончено. Наконец, незадолго до двух часов, на щеки его внезапно набежала краска, все тело сотрясла дрожь. Он сел в кровати и, расширенными зрачками вперившись в окно, указывая туда коченеющей рукой, вскричал:
– Я их вижу, они там, за шторой!
Последняя судорога заставила его откинуться на подушки. Клеман Соврези был мертв.
Мировой судья уже минут пять как закончил читать свою толстую рукопись, а слушатели, сыщик и врач, все еще оставались под впечатлением от услышанного. Надо отдать должное: у папаши Планта была настолько впечатляющая и своеобразная манера повествования, что она не могла не потрясти тех, кто его слушал. Он рассказывал с такой страстью, словно его самого затрагивали эти события, словно он сам в какой-то мере был причастен к этому страшному делу и оно как-то касалось его интересов.
Лекок первым вернулся к действительности.
– Да, мужественный человек этот Соврези, – бросил он, и в этом высказывании целиком отразился характер сыщика.
Больше всего в этом деле его поражал невероятный замысел Соврези. Особенно же Лекок восхищался тем, как обманутый муж великолепно «вел игру», хотя понимал, что она закончится его смертью.
– Не много я знаю людей, – заметил Лекок, – способных на такую потрясающую стойкость. Спокойно позволить жене отравить себя, бррр!.. Стоит подумать об этом, и сразу мороз по коже продирает.