— Бежал, — сознался Николка нарочито равнодушным тоном и с улыбкой добавил: — Они, что ли, от меня бегать будут?
Оба засмеялись.
— Как тебя зовут? — спросил мальчишка, насмеявшись вдоволь.
— Николкой. А тебя?
— Никитой… Ребята зовут меня Кит.
— Кит! Так это же рыба! — прыснул Николка. — Чудо-юдо рыба кит!
— И вовсе не рыба, а млекопитающее, — серьезно ответил Никита, — они живых детенышей родят и молоком их кормят.
Николка хотел сказать в ответ что-то очень смешное, но в это время на крыльцо домика вышла молодая женщина.
— Никита, — крикнула она, — завтракать! Батюшки, а это кто такой? — удивилась она, заметив Николку.
— Это, мама, Николка, он у нас в огороде от чехов спрятался.
— Ну, коли так, — сказала после небольшого раздумья женщина, — марш в дом оба!
Все трое вошли в сени, пахнущие свежевымытым полом и чем-то еще таким домашним, что у Николки даже комок подкатил к горлу. Через несколько минут умытый, порозовевший Николка сидел за столом с краюшкой хлеба и кружкой парного молока в руках и рассказывал о Москве, о маме, о колонии, о Егорыче.
Женщина слушала, опершись щекой на согнутую руку, и по временам понимающе кивала головой. Постепенно рассказ Николки начал терять связность, и он стал клевать носом — сказывалась бессонная ночь и двенадцать километров, которые он отмахал до города.
— Э, парень, ты, я вижу, совсем сморился. Ложись-ка, поспи малость, — услышал Николка, засыпая. Кто-то сунул ему под голову подушку.
«Какие они хорошие», — успел он подумать, прежде чем окончательно провалился в сон.
Проснувшись, Николка долго лежал с закрытыми глазами. Неистово жужжала и билась о потолок большая муха. Под чьими-то осторожными шагами скрипнула половица. Звякнули о стол ложки.
— Тонь, а Тонь! Парня-то будить, что ли? — спросил кто-то старческим голосом.
— Оставьте, мама, пусть спит. Потом пообедает, когда проснется.
— А чего ж ты делать-то с ним будешь?
— На улицу ребенка не выгонишь, пусть пока поживет, а там видно будет.
И тут Николке в нос ударил такой сдобный, такой вкусный запах, что глаза у него сами открылись.
— Выспался, тогда садись обедать, — сказала тетя Тоня, придвигая к столу табуретку.
За столом, кроме нее и Кита, сидела незнакомая старушка, до бровей повязанная темным платочком.
— Моя бабушка, — кивнул в ее сторону Кит, — она из деревни пришла.
— Осподи, — говорила бабушка, старательно пережевывая беззубым ртом мягкую рассыпчатую картошку, — в городе-то что делается! Чехи эти ходят, так глазами и зыркают. Офицерье наше снова погоны понадевало. На базаре сказывали, вечор человек двадцать каких-то на кладбище согнали и постреляли всех до единого… Тюрьма, слава богу, сгорела, так они, говорят, на путях за вокзалом поезд арестантский поставили и сгоняют, сгоняют в него народ. И что же это дальше-то будет?..