и
«Tatar». Странные слова.
— Они произошли от слова «татары», — почти прошептала Урсула, — которые известны тем, что едят много жареной рыбы.
— Ах, в самом деле, это все объясняет. Уверен, что раньше я тоже об этом знал.
Она снова замолчала. То, что Урсула дала короткую информацию, совсем не означало, что она хочет вступить в разговор. «Разве это нормально, раздумывать, на какой козе подъехать к сестре, чтобы втянуть ее в разговор? — думал Хойкен. — Сейчас придет Кристоф, пусть теперь он попытает счастья».
— Как себя чувствует отец? — неожиданно спросила Урсула, когда Кристоф вернулся и сел на свое место. — Кто из вас видел его сегодня?
Вот оно что. Вот, значит, с чего она хотела начать разговор. Начинала сестра всегда с самого плохого.
— Я был у него сегодня утром, сразу после приезда, — сказал Кристоф. — С профессором я, правда, не разговаривал, это сделал Георг. Медики не пустили меня к отцу. Сейчас они ограждают его от любого общения. Каждое сказанное нами слово для него — яд, потому что сразу напомнит ему об издательстве и его проектах.
— Общаться с Лоебом не просто, — подхватил Хойкен. — Вчера он сыпал своими профессиональными терминами, а сегодня разговаривал со мной как приветливый дядюшка и делал вид, что с отцом ничего страшного не случилось. Так, прицепилась пара болячек.
— Я хочу услышать от вас не о профессоре, а о состоянии отца, — произнесла Урсула.
— Если ты так ставишь вопрос, то я тебе скажу, что у меня впечатление самое плохое. Я с трудом узнал его в этой стеклянной клетке. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами и показался мне таким сморщенным, как будто два инфаркта убили его жизненную энергию.
— У меня впечатление еще хуже. Я больше не верю, что отец поправится после второго инфаркта, — сказал Кристоф.
Сестра сняла очки и стала медленно пить свою теплую воду, которую патрон принес ей лично, как исключительную драгоценность.
— Итак, если все так и есть, — сказала она по-прежнему почти шепотом, — тогда получается, что каждый из нас по-разному к этому подходит.
Урсула была очень прямолинейной и бесчувственной, но при этом каждый видел, как сильно она любит отца. Мать она, конечно, тоже любила, но с ней у Урсулы было много трений по совсем непонятным причинам. Внешне их сестра была очень похожа на мать, особенно сейчас, разве что волосы носила очень неумело. Она не могла решиться коротко их остричь, но и длинные не отращивала. Эта нерешительность портила впечатление, которое могло бы производить ее лицо, если бы не было прикрыто вечно падающими на него волосами. У Урсулы было красивое лицо, но из года в год оно все больше расплывалось, тогда как у мамы, наоборот, черты лица с каждым годом обозначались все четче, а незадолго до смерти она, казалось, стала даже еще красивее, чем прежде.