Так вот когда решил рассчитаться Кулак-Могила! Митька пошел на него с топором. «Не он, так я», — быстро сообразил Митька, чувствуя, что один из них должен погибнуть. О каких-либо переговорах, примирении не могло быть и мысли: даже ручной зверь, однажды оскалив зубы на хозяина, рано или поздно перегрызет ему глотку. Кулак-Могила был уверен, что выстрел окажется смертельным, и, может быть, поэтому впервые в жизни растерялся, увидев идущего на него с топором Митьку. «Пересилил, варнак, — тяжело загудело у него в голове. — Заговорен он от пули, что ли», — успел подумать он, отбрасывая в сторону бесполезное ружье и хватаясь за топор.
— Зарублю, гад! — закричал он, пятясь назад, неуклюже переставляя подкосившиеся ноги.
— Кто кого, — наседал Митька.
— Ружье-то нечаянно стрелило, — пытался оправдаться Кулак-Могила.
Митька остановился, опустил топор.
— Иди-ка ты, батя, подобру-поздорову. Дороги у нас разные.
От неожиданности бандит опешил. «Разные-то разные, — пронеслось в сознании, — но могут и опять схлестнуться». Мирного исхода быть не может. Неуступчивый, строптивый, привыкший повелевать Кулак-Могила давно задумал избавиться от своего удачливого спутника, завладеть ружьем, боеприпасами, провизией и в одиночку выбраться из тайги. Зимовка в Саянах казалась ему бессмысленной и опасной. На кой черт такая воля, ежели она хуже каторги? Воля — это когда красивая жизнь, воровская удача, власть над себе подобными. Манил город с широкими проспектами, ночными огнями ресторанов, ошалело скачущими тройками, цыганскими хорами.
«Митька ко всему этому не приучен, ему тайга — мать родная. В городе с ним застукают на первом перекрестке. Рвану один…»
Замысел оказался подрубленным на самом корню. Уцелел, варначина, от медвежьей пули. Теперь топором норовит опоясать. Нет, мирному исходу не бывать.
Неправда, что лес безмолвен, а вода нема, как и ее обитатели. В смертельной схватке, вооруженные топорами, сшиблись два дюжих мужчины, каждый из которых мог ударом кулака в лоб свалить сохатого. Зашумел темный бор, зловеще посвистывая. Заревел поток, с еще большей силой ударяясь о прибрежные камни и валуны, преградившие русло. Черные птицы взметнулись из чащобы и повисли высоко в воздухе над головами бойцов, предчувствуя скорую поживу. Лязгнуло железо о железо. Не искры, а молнии, высеченные тяжкими ударами, метались вокруг дерущихся. А с высоты навстречу земным молниям рванулись горячие грозовые, расколовшие небо пополам и выплеснувшие из глубокой расщелины неудержимый поток ливня. Но даже холодные струи дождя не остудили ярости дерущихся. Уже поранены были тот и другой. Кровь хлестала из глубоких порезов, и вид ее еще больше разжигал ненависть противников. Казалось, поединку не будет конца. Упершись кулаками с зажатыми в них поднятыми топорами, противники тщетно пытались сдвинуть друг друга с места. Расцепившись, они снова сходились, молча, без выкриков и угроз, сохраняя каждую каплю силы. Для выдумки хитрого приема не хватало времени, все внимание сосредоточено на мгновенном отражении выпадов врага.