В следующий раз Иван вскинул ружье, заметив не птиц, а одинокий шалаш, сложенный из пихтовых веток на крутом изломе озера, где мелколесье подступало к самой воде. Он вздрогнул, словно увидел не простейшее строение, служившее надежным приютом для заблудших рыбаков и охотников, а страшного зверя, встав на дыбы, преградившего ему дорогу. А может быть, это одно из пристанищ его отца, походный привал в районе клада? Увы, нет. Слишком свежий лапник на стенах шалаша.
— Aй, яй, яй, — услышал Иван за спиной насмешливый голос Шмидта, — такой смелый бурш испукался софсем простой шалашка. Это мой шалашка, стельный собственный рука, кокта я хотиль лефый приток.
— Ты так, дядя Ганя, меня можешь заикой сделать. Упреждать надо про такие штучки, — недовольно поморщился Иван. — Однако пора и на обед затабориться, — подходя к шалашу и оценивающе взглянув на его внутреннее убранство, предложил он.
Трое суток провели Шмидт с Иваном Дремовым в тайге, на ночевку неизбежно возвращаясь к шалашу. Обследовали и правый и средний притоки озера, уводившие их по горным бесконечным распадкам к белесым отрогам Тургинского хребта. Нет, не мог так далеко от своего зимовья найти клад Дмитрий Дремов. Вернулись поисковики в дремовское зимовье измученные, усталые. Ничем не обрадовала их и первая пара, бесполезно пробродившая эти дни в предгольцовой зоне.
Ливневые дожди, которые Голиков с неясным предчувствием ожидал со дня на день, захватили экспедицию в зимовье. В лесу, окруженном куполообразными холмами, участок неба для обозрения ограничен. Только что вовсю светило солнце, не предвещая ничего плохого, как вдруг из-за северных вершин холмов хищными птицами налетели стаи рваных облаков, затмили небо зловещей чернотой и тут же обрушили на лесистые склоны, в змеевидный распадок потоки дождя. Поисковики сбились на нарах, с надеждой вглядываясь в запотевшее от влаги оконце, едва пропускавшее тусклый свет посеревшего дня. Задорожный подпалил растопку в печке, и в зимовье запахло жилым, от дыма, часть которого не попадала в дымоход и короткими выхлопами из печной трубы выстреливала в стены тесного помещения. Немного позднее обоняние защекотал мясной дух из чугунного котла, в котором закипал суп из свежей изюбрятины, недавней добычи Ивана Дремова.
За стенами зимовья свирепствовала гроза. Греков и Задорожный, в гражданскую войну побывавшие под бомбежкой и под артиллерийским обстрелом, негромко переговаривались между собой, вспоминая боевые эпизоды. Воспоминания, навеянные несмолкающей грозой, были обыденными, не впечатляющими. И все-таки оба красноармейца старались доказать не нюхавшим пороха братьям Дремовым, да и геологам Голикову и Шмидту, что самая страшная гроза, где бы она ни застала человека, по сравнению с военной грозой так себе, пустяк, испытание страхом слабонервных.