— Попали мы как-то в окопах под обстрел немецкими бризантными снарядами, — начал Греков. — Они, подлые, в воздухе рвутся на мелкие осколки прямо над головами. А окоп-то открытый. И самого мелкого осколка хватит, чтобы тебе башку прошибло насквозь.
— Не скажи, Влас Романович, — вторил Грекову Остап Задорожный. — А еще больше ужаса от фугаса. От него не убежишь. Догонит взрывной волной и так шмякнет об земь, что и неделю не очухаешься, если вообще дубаря не нарежешь. А выживешь, так от контузии по гроб жизни не оправишься.
Голиков, чтобы не слышать пустопорожних пересудов бывших фронтовиков, выходил из зимовья, прислонившись к стене, укрывался от ливневого потока, смотрел с надеждой на небо, в его северную часть, откуда началась гроза, ожидал, что она, так же как началась, так без предупреждения и окончится.
Порывы ветра расплескивали брызги, загоняя геолога с улицы в прогревшееся помещение. И хотя гроза утихла, но радости прекращение ее буйств Голикову не принесло: полил затяжной унылый дождь, то обрушиваясь на землю с силой тропического ливня, то морося мелкими дождинками, назойливыми и щекотными, как укусы мошкары…
На третий день вынужденного безделья Степан не выдержал.
— Пошли, Ванькя, дичину каку-нибудь подстрелим. Свеженинки хотца. Дожж навроде поутих.
— И то верно, паря, — согласился Иван, сползая с пар и берясь за одежду.
— Какая по такой погоде охота, — запоздало вмешался Голиков, — зазря только вымокнете.
Но братья его уже не слышали, выскочив за порог. И не охота их интересовала, а нужно было им совет держать.
Для видимости они отошли версты три. Выбрали местечко посуше. Дождь на время прекратился, и ветер вылизал шершавым языком влагу с колодин, замостивших торфяную подстилку возле давно высохшего Староречья. В ливни старая протока ожила от прилива в ее каменистое русло дождевой воды. Братья закурили из одного кисета, дымом отгоняя тучи гнуса, поднявшегося из травы, куда их забило дождем.
— Ну, че, Ванькя, дальше робить-то как будем? — по праву старшего начал разговор Степан.
— Думаю, нам отколоться надоть от этой вшивой команды, — не замедлил с ответом Иван. — Толку с них как с чечетки перьев. Эти бывшие вояки — нахлебники и дармоеды. А начальнички барчуки, белоручки.
— Дык што, заявим Тихону Петровичу по всем правилам или как?
— А для ча заявлять? Вот наладится погода, и поминай нас как звали. Аванс мы свой, поди, отработали. Долгов не имеем. А расчет полный тайга-матушка заплатит, если подфартит, таперича мы не шибко нуждаемся в советах. И Тихон Петрович и дядя Ганя нам нипочем.